Читать интересную книгу Пучина - Хосе Ривера

Мое безумие проявилось впервые на темной Инириде, когда мне почудилось, будто песчинки умоляют меня: «Не топчи нас, нам больно; сжалься над нами и брось нас в воздух, мы устали неподвижно лежать!»

Я лихорадочными движениями начал подбрасывать песок, поднимая столбы пыли, и Франко вынужден был схватить меня за рукав, чтобы я не бросился в воду, откуда мне слышался зов струй: «А нас тебе не жалко? Возьми нас на руки, дай нам позабыть наше движение; злой песок не останавливает нас, и мы боимся моря».

Бред прекратился, как только я прикоснулся к воде, но тогда меня начало терзать сознание, что я должен опасаться самого себя.

Иногда, чтобы отвлечься от этой мысли, я начинал грести, пока не падал в изнеможении. Я пытался прочесть во взорах моих товарищей, что думают они о моем здоровье. Я нередко замечал их тревожные взгляды, но они, желая подбодрить меня, говорили: «Не утомляйся, ты еще не знаешь, что такое лихорадка».

Я, конечно, понимал, что речь идет о чем-то более серьезном, и отчаянно старался внушить себе, что я совершенно нормален. Стремясь убедить себя в твердости рассудка, я пускался в беседы на интересующие меня темы, воскрешал в памяти старые стихи, радуясь живости своего ума, а затем внезапно начинал бредить. Приходя в себя, я спрашивал у Франко: «Скажи мне, бога ради, я не говорил чепухи?»

Но мало-помалу нервы мои стали успокаиваться. Однажды утром я проснулся веселым и стал насвистывать любовную песенку. Потом я растянулся у подножья каобы[42] и, уткнувшись лицом в траву, посмеялся над болезнью, приписывая свои прежние страхи неврастении. Вдруг я почувствовал, что умираю от каталепсии. Задыхаясь в агонии, я понял, что не грежу. Это была моя судьба, роковая, неотвратимая! Я хотел застонать, хотел шевельнуться, хотел закричать, но тело мое оцепенело, и только волосы поднимались на голове, как поднимаются сигнальные флажки над тонущим кораблем. Холод леденил ноги и медленно распространялся по всему телу, как влага, пропитывающая кусок сахару; нервы мои приобрели хрупкость стекла, сердце стучало в своей хрустальной оболочке, и глазные яблоки, затвердевая, вспыхивали молниями.

И тут я в диком ужасе понял, что мои крики не были слышны: они возникали и угасали в моем мозгу, не вырываясь наружу, словно это были всего лишь мысли о крике. Тем временем воля моя отчаянно боролась с неподвижностью тела. Появившаяся около меня тень занесла свою косу над моей головой. Я с ужасом ждал удара, но Смерть остановилась в нерешительности, а потом, слегка замахнувшись косой, ударила меня по голове. Черепная коробка треснула, словно тонкое стекло, и осколки ее зазвенели, как монеты в копилке.

Тогда каоба встряхнула ветвями, и в их шелесте я услышал проклятье: «Руби, руби его без пощады, чтобы он узнал, что такое удар топора по живому телу. Руби его, хотя он сейчас беззащитен, — он губил деревья и должен испытать ту же пытку, что и мы!»

Лес словно понимал мои мысли, и я обратился к нему: «Убей меня, если хочешь, — я еще жив!»

Гнилое болото мне отвечало: «А мои испарения? Разве они не делают своего дела?»

Листья зашуршали под чьими-то шагами. Франко, улыбаясь, подошел ко мне и указательным пальцем приподнял мне веко. «Я еще жив! Я еще жив! — кричало что-то внутри меня. — Приложи ухо к моей груди, и ты услышишь, как бьется мое сердце!»

Равнодушный к моей немой мольбе, Фидель подозвал товарищей и сказал им без слезинки в глазах: «Он умер, копайте могилу. Это лучший исход для него». И с отчаянием в душе я услышал удары кирки о слежавшийся песок.

Напрягая все свои силы, в последний раз я подумал: «Будь проклята моя роковая звезда, если ни при жизни, ни после смерти люди не могли догадаться, что у меня есть сердце!»

Я открыл глаза. Я воскрес. Франко тряс меня:

— Не спи на левом боку, опять будешь бредить.

Но я ведь не спал! Я не спал!

Майпуренцы, приплывшие с Эли Месой, казались немыми. Определить их возраст было столь же безнадежно, как сосчитать годы черепахи. Ни голод, ни усталость, ни непогода не могли изменить безразличного выражения их лиц. Подобно серым уткам-рыболовам, которые всегда живут особняком и не расстаются ни в полете, ни на отдыхе, эти индейцы, старообразные и унылые, держались вместе, тихо переговаривались между собой и отсаживались от нас во время привалов. Разведя костры, собрав рыболовные остроги, прикрепив крючки к лесам, они дружно, как близнецы, ели из чашки юкуту.

Я ни разу не видел, чтобы они общались с гуаибо или улыбнулись на шутки и гримасы Пипы. Они ничего не просили и ничего не давали. Рыжий Меса был нашим посредником, и индейцы односложно переговаривались с ним, требуя возврата их единственного имущества — курьяры. Они хотели вернуться на свою реку.

— Вы должны проводить нас до Исаны.

— Не можем.

— Тогда знайте, что курьяры вы не получите.

— Не можем.

Когда мы вышли в русло Инириды, старший из них настойчиво обратился ко мне с просьбой, в которой звучала угроза:

— Отпусти нас обратно на Ориноко. Не поднимайся по этим рекам, они прокляты. Дальше пойдут каучуковые леса и гарнизоны. Тяжелая работа, злые люди убивают индейцев.

Эти слова подтверждали сведения, полученные нами ранее от Пипы, который советовал нам не приближаться к ущельям Гуараку.

Вечером я попросил Франко подробнее опросить майпуренцев. Индейцы с большой неохотой рассказали, что на перешейке Папунагуа живет разноплеменный народец, состоящий из каучеро, бежавших с рек Путумайо и Ахаху, Апопорис и Макайя, Ваупес и Папури, Ти-Парана (река крови) и Туи-Парана (река пены). Эти люди имели в сельве лазутчиков, на случай появления вооруженных патрулей, посланных на их розыски. Несколько лет тому назад какие-то гвианцы поработили беглых сирингеро и основали на Исане «фабрику»; управляет ею корсиканец по прозвищу «Кайенец». Нам надо свернуть в сторону; если мы наткнемся на беглых, они сочтут нас врагами, а если выйдем к баракам Кайенца, нас заставят работать до конца жизни.

Последний луч солнца растворился в воде. Стемнело. Неотвязные мысли и бессонница одолевали меня. Сведения, полученные от майпуренцев, достоверные или ложные, привели меня в уныние. Мрак густел в лесу. Что ждало меня за этой темной стеной?

В полночь я услышал лай собак и перебранку. Мои спутники, споря, окружили лодку.

— Убить его, убить его! — говорил Меса.

Франко окликнул меня. Я подбежал с револьвером в руке.

— Эти негодяи собирались угнать лодку. Они хотели бросить нас в лесу на голодную смерть! Говорят, что это Пипа дал им такой совет!

— Клевета! Мыслимое ли это дело! Разве я способен давать такие подлые советы?

Майпуренцы попробовали робко возразить:

— Ты просил нас уложить в лодку твою постель и два ружья.

— Досадное недоразумение! Я предложил им бежать, чтобы выведать их намерения. Они отвечали, что не хотят. Оказывается — хотели. И как это я не донес на них! Так и расцарапал бы их ногтями!

Я прервал спор, решив высечь Пипу, и поручил это дело его сообщникам. Он извивался сильнее, чем бичи, которыми его хлестали, и со стоном вымаливал прощение именем Алисии. Когда на теле Пипы выступила кровь, я пригрозил бросить его на съедение карибе. Пипа притворился потерявшим сознание. Майпуренцы и гуаибо, оцепенев от ужаса, глядели на него. Я торжественно предупредил индейцев, что в дальнейшем застрелю каждого, кто без моего разрешения покинет свой гамак.

Переправа через бурные реки потребовала нескольких недель. Мы считали, что все водопады уже пройдены, но лесное эхо донесло до нас гул нового неистового водоворота. Вдали над скалами пена его вздымалась, как вымпел. Клокочущие струи дыбились с ревом и поднимали ветер, гневно трепавший кроны бамбука и приводивший в движение легкую радугу, невесомой дугой колебавшуюся в тумане водяных брызг.

По обеим сторонам бушующего потока высились обломки размытого рекой базальта. Направо, образуя тесную горловину, словно это была рука, протянутая утесом к пучине, свисал над водой ряд громадных камней, откуда низвергались искрящиеся каскады. Нам надо было преодолеть течение реки вдоль левого берега; скалы справа не позволяли тащить курьяру волоком. Мы привыкли к тому, что подобные маневры оканчивались нашей победой, и тащили лодку, пробираясь краем обрыва, но, попав на подводные рифы, лодка, лишенная балласта и рулевого, дала крен и завертелась в бешено бурлящем водовороте. Эли Меса, руководивший героическим переходом, взвел курок револьвера и приказал майпуренцам спуститься по камням, перескочить в лодку и сесть на носу и корме с веслами в руках. Отважные туземцы повиновались ему и, примостившись в скользком челноке, крутившемся среди пены, старались направить его в сторону главного течения, но вдруг трос лопнул, лодку втянуло назад в водоворот, и не успели мы крикнуть, как огромная воронка поглотила людей.

На поверхности реки остались лишь две шляпы, кружившиеся в водовороте, над которым радуга раскинула крылья, как бабочка индианки Мапирипаны.