Предателей не любят. Ими пользуются.
Придуманная реальность, а тем более будущее, да еще и в деталях, хороши и понятны только в умных книжках по эзотерике и в прочих давно существующих, но не очень проверенных теориях. Получилось – хорошо, не получилось – плохо фантазируешь, разговор короткий. Олег вроде бы откликнулся, но ничего личного не проявил. Она злилась, у нее стали портиться настроение и сон, Сева раздражал, а иногда даже бесил, и она стала реже у него оставаться, убегая к себе домой. Катя уехала, да и неудобно как-то было обсуждать с Катей Олега – кто знает, может быть, они перезванивались, так и до Саломеи дойдет. Отступать уже было поздно, Рашид давил и требовал действий. И все равно она заставляла себя мечтать. Узнав его поближе, видя его наедине, изучив его лицо, манеру улыбаться, хмурить брови, пить кофе, ощущая иногда чуть слышные волны его парфюма, она окончательно убедилась в том, что это тот самый мужчина, за которого она будет биться до конца. И ждать его ответных чувств.
А Сева сходил с ума от любви. Ее холодность и отстраненность, новая прическа и бесконечная занятость не давали ему покоя. Временами, правда, она бывала нежной и разговорчивой, и ему хотелось тогда вообще не выпускать ее из спальни, запереть дом на ключ и слить бензин из ее машины.
– У меня есть дела в Париже, заодно посмотрю, что можно сделать по твоему вопросу, – позвонил Олег в начале ноября.
– Нашему, – шепнула в ответ Ирина.
– Я ничего не обещаю, не буду повторяться.
– В любом случае у Мари все готово, и она тебя ждет, – сказала она совершенно ненужную фразу – и так все уже было обговорено и решено, но ей нравилось с ним разговаривать… хотя с ней он был другим, не таким, как с Катей. Она заставляла себя не видеть этого, притворяться, что каждый следующий раз они чувствуют друг друга ближе, и он наконец позовет ее вечером к себе и погасит свет.
– Думаю, ты сможешь подъехать, если будет нужно? – спросил Олег.
– Я обязательно приеду. – Она стояла на кухне у своего стального холодильника и тупо смотрела в собственное отражение, потом налила себе бокал вина и простояла у окна, пока не стало совсем темно. Она чувствовала тошноту и усталость. Уже можно было сделать аборт, но, с другой стороны, в запасе еще были три недели, и если она поедет к Олегу во Францию, после аборта секса не будет, – и она решила подождать с гинекологом. И Севе соответственно ничего не говорить. При мысли о нем у нее изменилось выражение лица, и она наконец отошла от окна. Вырваться даже на два дня в середине недели в ноябре будет непросто. Придется как-то подключить Севу, поехать с ним, потом что-нибудь наврать Саломее – так, мол, и так, все равно в Европе – или нет, лучше внаглую наврать и уехать прямо в Париж. В конце концов она редко это делает и пашет без суббот уже второй месяц.
Она легла на кровать, щелкнула телекомандой, увидела на экране Жириновского, старательно отрабатывающего свои денежки и надеющегося на еще большие, и подумала, что, в сущности, мир, как и бумага, может выдержать все. Пошумят и забудут, на очереди всегда найдутся новые темы и герои, а она, Ирина, останется ни с чем или не с тем. Она нервничала и боялась. Перед глазами стояла Саломея. За годы работы с ней она не только многому научи лась – это нормально, – она видела личность, до уровня которой ей просто не суждено было подняться. Она изучала, как могла, каждое ее движение и каждое слово, вслушивалась во все телефонные разговоры, бывала у нее дома, сопровождала в поездках, но то, что Саломее было подвластно просто взглядом, то, как на нее реагировали люди и неизвестно за что любили, открывали душу, сотрудничали, приглашали на все мыслимые и немыслимые тусовки и сборища, а она еще и выбирала и, по сути, редко куда ходила, – это бесконечно и каждый день почему-то разъедало ее собственную самооценку. Она устала находиться рядом с таким человеком, ей надоело ловить направленные мимо нее взгляды… И смотреть на ее красивое шмотье вперемежку с винтажными брошками и браслетами, вдыхать ее парфюмы и слушать ее саму. «У Саломеи есть любовник?» – грохнули у нее в голове слова Олега во время их первой встречи. Зачем он у нее это спросил? Он сам, что ли, хочет им стать? Этого еще не хватало. Она это не переживет. Ну да, Олег и Саломея даже подходят друг другу, и с ней он не будет зевать и смотреть на свои спортивные часы, как с Ириной. Господи, надо попасть к нему в кровать только один раз, ну пожалуйста! Столько усилий уже потрачено! Кстати, ее беременность очень даже может пригодиться… Она наконец улыбнулась.
Снова Париж. Почему-то в этот раз он напоминал дорогое, но уже немодное платье известного бренда десятилетней давности: все скроено, подогнано, рукава и спина сидят идеально, вышивка, ручная работа, все петельки застегиваются, но в нем некуда идти. В таких платьях уже не ходят на правильные вечеринки и в светскую хронику не фотографируют, разве что про запас. Никто не отрицает гениальности старых голландских живописцев, но в музеи современного искусства ходить интереснее…
Она вошла в отель, назвала имя Олега, и молодой араб в отельерской красно-черной форме с блестящими пуговицами проводил ее в номер. Выпендривался, улыбался, пропускал вперед – она сунула ему пять евро. Олега не было. В номере были две отдельные спальни со своими ванными комнатами из гнусного серого мрамора и просторный общий холл. Два огромных французских окна с чугунными балкончиками были плотно закрыты, на улице стоял свежий ноябрьский день, теплее, конечно, чем дома, но последний осенний месяц и тут обычно холодный. Вокруг жило витиевато старинное, безразличное, давно существующее пространство, знавшее людей, уходивших на Первую мировую. Она достала стакан, налила сока из холодильника, насыпала орешков в розетку с вензелями, села на диван и провалилась. Тошнило прилично. Наверное, у этого придурка отрицательный резус-фактор, вспомнила она своего уверенного и жизнерадостного жениха. И его паршивого кота Ваську, наглого и ленивого, продавшегося за крынку молока и банку консервов. В принципе он не продешевил, если учесть, что по домашним животным читается их хозяин. Да и секс – не главное. Мало того, что в Москве на помойках с наступлением ХХI века все нормальные кошки перевелись, а эти гладкошерстные крысы, или вообще голые, Ваське были не по вкусу и не по карману. Ирина успела еще подумать, что эти стены вместе с висящей на них графикой средневекового рыцарства ее планам не помощницы.
* * *
Утка была номер 21234. Ира быстро сосчитала и получила цифру «3». Старая привычка, еще с молодости – везде видеть знаки и предупреждения. Цифра «3» в психоматрице – точные науки и техника. Наука – ответ на сложности и несовершенства бытия: еда, защита, передвижение. Любопытство, логика и память потом. На белой тарелке лежал артишок, политый с одной стороны салатовым соусом. Есть не хотелось. Зачем надо было идти в такой дорогой ресторан, когда можно все обговорить в любой кафешке, ее всегда удивляло. С Саломеей было то же самое. Сравнение само напросилось.