Читать интересную книгу Домино - Росс Кинг

Публика взревела. Оркестр смолк. Трубы застыли у вытянутых губ, скрипичные смычки замерли над согнутыми плечами. Наконец, один из скрипачей зашевелился, с опаской подобрал корону и швырнул ее обратно на сцену, словно это была неразорвавшаяся петарда. Директор театра вскочил со своего места в переднем ряду и бешено замахал руками:

— Сию минуту перестаньте! Играйте дальше, ну же! Прекратите, говорю я вам!

Патрон Кончетто, герцог, тощее чучело с козлиной бородой, выкрикивал из своей ложи подобные же призывы, потрясая тростью из ротанга в одной руке и шпагой с серебряной рукояткой в другой. Однако сторонники директора оказались в меньшинстве и никто не обращал на них внимания, хотя Кончетто, побуждаемый совместно импресарио и primo uomo[33] (который по-прежнему переминался с ноги на ногу за кулисами), храбро поднялся с колен. Увы, его движениям недоставало грации; так же неуклюже стельная корова повинуется тычкам доярки.

При виде столь нескладной царевны зрители вновь загоготали. В свете факелов красные глаза Кончетто, от страха вылезавшие из орбит, походили на глаза мертвого Джунтоли, лицо под толстым слоем грима болезненно и одеревенело скалилось, словно им, как кораблем, манипулировали, на потеху публике, бестолковые рабочие сцены. Кончетто поспешно поднял корону и водрузил ее себе на парик (сбившийся на сторону), потом, с видом оскорбленного достоинства, поправил одежду.

— Позвольте, — с удивительной вежливостью воззвал он, однако зрители не думали униматься.

— Dentro, dentro!

Патроны в первых рядах начали топать ногами и при помощи свечей делать ему рожки. Оркестр нестройно заиграл, смолк и вновь заиграл, еще более нестройно; скрипки мяукали, горны ревели, как недужные телята. Кончетто с усилием открыл рот, как форель, нацелившаяся на невидимый крючок, но ария, как тот крючок, порхала вне пределов досягаемости.

Убедившись, что усилия бесполезны, он снова свалился в картонные волны, и корона опять скатилась в яму, откуда вразнобой доносились резкие звуки.

— Катастрофа! — завопил директор. — Катастрофа! Бога ради, уберите его со сцены! Ну же!

На следующий день Пьоццино вновь взошел на подмостки, а опозорившегося Кончетто задумали отослать в Болонью, где ему предстояло, по-прежнему на положении ученика, заниматься своим ремеслом в церквах и театрах рядом с другими певцами, пережившими подобный же крах карьеры. Но в Болонью — место ссылки неудачников — он так и не прибыл, поскольку вечером накануне назначенного отъезда бросился с органной галереи в одном из музыкальных залов conservatorio и разбился насмерть. Тремя днями позднее его тело предали земле в лиге от Аппиевой дороги, на неровном, заросшем ракитой участке среди бугристых холмов, где хоронили нищих и некрещеных младенцев. Герцог на погребении не присутствовал, но тем не менее заплатил десять сольди за мессу, а затем и за повторные, на седьмой и на одиннадцатый день.

А еще через день Пьоццино вновь приболел. Синьор Пьоцци начал уже прежде учить Тристано сложной акробатике, сопряженной с арией во время бури, а также и роли лидийской царевны вообще. Ведь, как он открыто признал ранее, достоинствами сопрано и вокальной техники, а также мощью гортани и легких Тристано превосходил всех прочих учеников — исключая, разумеется, Пьоццино. Потому с Тристано были сняты обязанности по мытью посуды и уборке двора и он принялся без помех совершенствовать свой вокал во внутреннем святилище черносутанников. И вот, когда заболел Пьоццино (обычной лихорадкой, продержавшей его, тем Н е менее, в постели почти неделю), на Тристано поспешно приладили подбитые ватой юбки и пурпурное платье.

Но если Пьоццино надеялся, что новый дублер повторит провал предыдущего, его ждало разочарование. Тристано ступил на шаткую палубу деревянного корабля и представил лидийскую царевну, чей дивный голос вызвал в публике волнение совершенно иного рода. Лицо его, правда, не отличалось миловидностью, чего не могли скрыть даже пудра и грим. Но его голос! Или ее голос? Определить было трудно… хотя нет, нет: женский голос не мог быть столь хорош; это был поток золотых шелковых нитей, которые расплетались и взлетали ввысь, к галерке; подобно орлу, парящему в потоках теплого воздуха над обрывистыми утесами, он был рожден для полета.

И вскоре свет, под которым я разумею королевские дворы Дрездена, Вены и Москвы, церкви Флоренции и Рима, забыл обо всех других певцах, заслушавшись лидийской царевны синьора Пьоцци.

Глава 14

Леди Боклер стояла в прежней позе и была одета точно так же, что и три дня назад. Но если в тот раз она смотрела мимо, теперь ее беспокойный взгляд был устремлен на меня.

— Простите, мистер Котли, — прервала она свой рассказ, — но уж очень вы сегодня бледны, словно занедужили. Вам нездоровится?

— Ну что вы, миледи, я отлично себя чувствую. — Настал мой черед проявить нетерпение, поскольку вопрос о моем здоровье прозвучал уже третий раз: она успела задать его сразу после моего прихода, а затем за трапезой, которая состояла из куропаток в соусе из чернослива, свиного пудинга, рулета из устриц, супа с зеленым горошком, репы, пончиков с клубникой и маринованных манго из Индии (к ним я, признаюсь, едва притронулся). — Спасибо за заботу, — добавил я вежливости ради.

Честно говоря, мне действительно нездоровилось, и, увидев жареных куропаток, а затем ощутив в желудке соус из чернослива, я чуть было не кинулся к камину, чтобы меня не вырвало прямо на пол, однако в последнюю минуту спасся благодаря двум-трем глоткам вина из бузинного цвета. Мое плачевное состояние объяснялось не позавчерашней вылазкой в Чизуик, К ак можно было бы ожидать, а вчерашним вечерним походом вместе с Топпи к Панкрасскому источнику. Этот источник, предназначенный природой для того, чтобы успокаивать и бодрить, отнюдь не оказал на меня целебного действия, а, напротив, совершенно расстроил мое здоровье.

Проснувшись накануне хорошо отдохнувшим после утомительного путешествия, я обнаружил, что Томас оставил мне карточку с приглашением в это фешенебельное место на восемь часов вечера. Топпи, как обычно, брался за свой счет нанять экипаж, но мне, вероятно, предстояло заплатить одну гинею за вход. Я было обрадовался предстоящему развлечению, но, когда разжег огонь и приготовился завтракать, мисс Хетти принесла известие, что Джеремая ночью заболел и теперь чувствует себя неважно. В этом я вскоре удостоверился сам, навестив своего лакея в комнате, которую он делил с тремя братьями. Он был в самом деле очень плох: чихал, дрожал и кашлял, цветом лица походил на пастернак, глаза блестели нездоровым блеском, а зубы выбивали еще более громкую дробь, чем вчера. У него уже побывал аптекарь мистер Лангли, который предписал ему глотать разные микстуры и ставить на шею, грудь и лоб вонючие припарки. Прежде Джеремая все время ворочался и метался в постели, но теперь — не иначе как помогло лечение — успокоился и лежал тихо.

— Бедному мальчику было очень худо, — заметила миссис Шарп, сидевшая возле кровати, — он все поминал в бреду каких-то убийц и громадных угрей.

— Это, вероятно, от лихорадки, — предположил я, удивленно вскинув брови. Мы познакомили мистера и миссис Шарп далеко не со всеми подробностями нашей вылазки.

Я сбегал в свою комнату и вернулся с бутылкой минеральной воды, надеясь ее благотворными свойствами дополнить — а может быть, и нейтрализовать — действие зловонных припарок и микстур мистера Лангли. Вода происходила из источника в Хэмпстеде, и я приобрел две бутылки три дня назад в кофейне «Пьяцца». Согласно этикетке, а также уверениям джентльмена, который мне ее продал по три пенса за пинту, она обладала удивительной целебной силой, являясь (как утверждала этикетка) «весьма действенным Средством от самой упорной Цинги, Проказы и всех прочих Высыпаний и Дефектов Кожи, в том числе гноящихся Ран, разъедающих Язв и Геморроя, а также Золотухи, Водянки, Переедания, Подагры, всякого рода дурной Крови и испорченных жизненных Соков, Ревматизма и воспалительных Расстройств, большей части глазных Болезней, желудочных и кишечных Недугов, Несварения, Диареи, Потери Аппетита, Хандры, Меланхолии, от самой жестокой Простуды, всяческих Глистов, Камней в Почках и мочевом Пузыре, угнетенного Мочеиспускания, для молодых и старых Больных обоего Пола».

Миссис Шарп отнеслась к этому средству скептически, будучи жертвой распространенных предрассудков, плачевно старомодной и невежественной в фармацевтике, но, когда я влил в горло Джеремаи несколько капель этого превосходного и универсального средства, назначенного помогать природе, оно подействовало незамедлительно, вытеснив с физиономии пациента оттенок пастернака и заместив его поросячье-розовым, что весьма обрадовало заботливую мамашу. Тем не менее в тот день мне пришлось немало за него поволноваться и вознести не одну пламенную молитву за его здравие, и потому я решил обзавестись еще несколькими бутылками этой панацеи, тем паче что, как мне было известно, в тот вечер у Панкрасского источника должен был продаваться эликсир с подобными же свойствами. Итак, думая не в последнюю очередь о бедном Джеремае, я встретился в восемь часов того же вечера с Топпи, и мы потряслись в скрипучем экипаже к Хэмпстеду, а затем свернули на узкую дорогу к минеральным водам. Расположенные вблизи церкви Святого Панкраса, откуда к ним шла наискосок тропинка, источники занимали несколько акров приятной глазу открытой местности.