понимания, что такое Моцарт и как, что называется, с ним бороться. А Керубино – роль с небольшим диапазоном, достаточно легко интонируемая и по молодости лет, когда есть и задиристость, и молодой запал… Мальчишку сыграть – как здорово, как классно!
И педагоги мои, видимо, подумали об этом же: девочка молодая, актёрски очень подвижная, выглядит в неполные двадцать лет как мальчонка – смешливая, задорная. Голосок, хотя пока и необработанный, но яркий, свежий, полётный. Керубино практически всегда поют травести. Либо меццо-сопрано, либо сопрано с хорошей, плотной серединкой и низом, с таким, как иногда говорят, «прокольным» голосом. То есть голосом, способным «проколоть» оркестр и хорошо лететь в зал.
Потому Виталий Витальевич Катаев и Евгений Яковлевич Рацер, руководители нашей оперной студии – я уже рассказывала об этом, – и предложили мне спеть именно Керубино. И я спела его – трижды, на сцене тогда Детского, а сегодня Молодёжного театра.
Господи, что я там вытворяла! Я просто кайфовала! Резвилась, носилась по сцене, прыгала в белых гольфах и коротеньких штанишках, которые мне безумно шли, – ну из меня просто пёрло! Скромничать не буду – я была просто душой этого спектакля.
Он был невероятно красивый и динамичный – даже несмотря на то, что поставлен был в каком-то тысяча девятьсот мохнатом году, и с весьма уже подержанными костюмчиками… Однако наши костюмеры всё это тщательно и бережно чистили, обновляли, зашивали. И в целом смотрелся он естественно и очаровательно, попасть на него было невозможно.
В оперной студии мы пели «Свадьбу Фигаро», естественно, по-русски. В переводе, между прочим, Петра Ильича Чайковского – чудном, очень толковом, очень логичном: Пётр Ильич сохранил практически все те гласные, которые у Моцарта попадают на ту или иную важную ноту. Это было очень здорово и очень важно для нас.
Помню один очень смешной случай. Первая ария Керубино начинается так: «Рассказать, объяснить не могу я, / Как волнуюсь, страдаю, тоскую…» и т. д. А артисты балета, которые тоже участвовали в нашем спектакле, надо мной всё время подшучивали и прикалывались, говоря: «А слабо тебе спеть так: рассказать, объяснить не могу я, что растёт у меня вместо…» Ну, понятно!
Я говорила им: «Ой, не сглазьте – ведь так и спою, не дай бог!» Но вот я выхожу на оркестровую репетицию, вскакиваю на стул или на что-то ещё – там была очень красивая мизансцена! – и пою: «Рассказать, объяснить не могу я, что растёт…» И только в последний момент себя хватаю за язык! Тут Виталий Витальевич Катаев просто валится на пульт от смеха, но успевает сказать: «Ну, давай допевай, чего уж там!»
Через некоторое время он неожиданно предложил: «Давай в следующий раз Сюзанну посмотрим». Я немножко испугалась: большая, «несущая» роль – это уже не Керубино! А в ответ слышу: «Ничего, ты справишься, я сейчас понял, что ты можешь».
Рацер добавил: «По первому акту у нас вопросов нет, ты это всё сделаешь прекрасно, будет чудный дуэт с Графиней. А вот давай-ка на большую арию замахнёмся!»
Виталий Витальевич Катаев
Как сейчас помню: кто-то из старшекурсниц репетировал, кажется, Иоланту, осталось до конца репетиции минут двадцать, и Рацер мне сказал: «Ну что, попробуем Сюзанну? Посмотрим, как ты прозвучишь с оркестром». Я спела. И услышала: «Завтра начинаем всю партию готовить». И начали, конечно, с той самой большой арии IV акта «Deh vieni, non tardar, о gioia bella» – «Приди, мой милый друг, в мои объятия». Она очень «разнесена» по диапазону: ля внизу, ля наверху и очень элегантная, красивая мелодическая линия, которой требовался уже свой, особенный тембр, и его отсутствие не прощалось.
Я начала учить Сюзанну – сначала с Надеждой Матвеевной. Но в это время Ирина Константиновна Архипова, студенткой которой я была, ушла из консерватории, и я попала к Елене Ивановне Шумиловой, в прошлом ведущей солистке Большого театра и замечательному педагогу. Она мне говорила: «Так, вот здесь вот такой краской, а вот здесь, пожалуйста, больше зевочка, а вот здесь вот больше проекции на зубки, больше слова».
И после того, как мы с ней начали работать над тембральными красками Сюзанны, она мне сказала: «Ты и к Надежде Матвеевне обязательно ходи. У нас тут своё представление о стиле Моцарта, а Надежда Матвеевна знает его гораздо лучше – она много путешествовала, она играла в студии Станиславскому, аккомпанировала Шаляпину, ты стилистически над Моцартом работай с ней!»
И когда я пришла с готовой ролью к Катаеву, он сказал: «Слушай, а мне с тобой делать почти и нечего. Давай вживайся в мизансцены, адаптируй роль к себе».
Через несколько лет – кажется, это было в 1984-м – на московском телеканале был показан фильм «Московские встречи», в котором был снят кусочек моей Сюзанны – я там в таком розоватом паричке, в розовом же платье с белыми кружевами… Очень симпатично было снято! И очень долго я арию четвёртого акта включала в свои концерты. Просто она, с её длинными фразами на дыхании – это проверка эластичности голоса и вообще вокальной формы. И очень долго я «проверялась» именно Сюзанной!
Розина, а не Графиня, или Трое в одной опере
А на четвёртом курсе Катаев завёл такой разговор: «Вот мы с тобой готовим Иоланту. Начинаем потихонечку готовить Татьяну. Но я бы хотел, чтобы ты и от Моцарта не отказывалась – давай попробуем и Графиню». Я уже рассказывала, что согласилась – но только если будет вторая ария, «Dove sono» (в русском варианте – «Ах, куда же ты закатилось, солнце светлой былой любви»), Она вся на переходных нотах, и студенткам консерватории её спеть очень трудно. Сюзанна в этом смысле гораздо легче.
Но тут я хотела бы сказать о другом. Уже сложилась традиция исполнения роли Графини немножечко матронистыми певицами. Дамами, уже вошедшими, скажем так, в определённый возраст. Бывает и гораздо хуже: в спектакле одного очень модного режиссёра Графиня вообще выходит, тяжело опираясь на палку: у неё тазобедренный сустав сломан, что ли? Полнейшая глупость!
Сколько лет Розине из «Севильского цирюльника», коль ей положен опекун в виде старого кретина дона Бартоло? Шестнадцать, много восемнадцать. Сколько лет проходит между «Севильским» и «Женитьбой Фигаро»? Самое большое – пять-шесть! Вот и считайте сами. Какая там матрона?!
«Граф, Сюзанна и Керубино». Акварель неизвестного автора
Перед нами три юные души: Керубино чуть моложе Сюзанны, Сюзанна чуть моложе Графини. Поэтому-то Графиня