А ведь так оно и есть. Дженна, тихая как мышка, все это время внимательно наблюдала за своими назваными сестрами. И неплохо нас изучила.
Она еще ненадолго остается у меня в спальне, тяжело дыша и давясь последними всхлипами. Беру с ночного столика стакан воды, протягиваю ей. Она делает пару глотков, старается взять себя в руки.
– Спасибо за то, что постояла за себя сегодня, – благодарит она меня. – За то, что показала ему, каково это.
– А тебе спасибо за поддержку, – отвечаю я.
Мне кажется, что, когда она оборачивается в дверях, за секунду до того, как исчезнуть в темноте коридора, на ее губах появляется легкая улыбка.
Ложусь спать. Всю ночь меня мучают кошмары. Мне снятся грустные молодые девушки с томными глазами, серые фургоны, взрывающиеся стайками бабочек, и наглухо запертые окна. Девушки повсюду, они, подобно лепесткам, срываются с ветвей апельсиновых деревьев и с ужасным глухим звуком падают на землю, лопаясь от удара, как перезрелые фрукты.
В какой-то момент я оказываюсь в новом, незнакомом мне месте. Не слышится ни звука. Ничего толком не вижу. Все кругом белое. В нос бьет запах перегнившей почвы и латекса. Распорядитель Вон в костюме химзащиты откидывает с моего лица простыню. Хочу закричать, но у меня ничего не выходит: я умерла, а мои глаза так и остались открытыми. Он опускает лезвие к ложбинке между моих грудей, собирается меня разрезать. Боль через мгновенье станет невыносимой, и тут в мой сон врывается какой-то посторонний звук.
– Рейн, – зовет меня голос. – Рейн.
В панике просыпаюсь, хватая ртом воздух. В груди глухо колотится сердце. Не прошло и секунды, а я уже полна жизни, которой была лишена во сне. Сейчас раннее утро. Все, что я могу разглядеть в полумраке комнаты, это блеск голубых глаз Габриеля. Называю его по имени, просто чтобы услышать себя и убедиться, что он и вправду здесь. Рядом на столике серебрится поднос с завтраком.
– Тебе приснился страшный сон, – шепчет он. – Помнишь о чем?
– Подвал, – шепчу я в ответ и вытираю рукой мокрый от пота лоб. – Попала туда и никак не могла выбраться.
Привстаю, чтобы включить лампу. В глаза бьет яркий свет, я непроизвольно щурюсь и прикрываю лицо рукой. Наконец зрение проясняется, и я вижу, что Габриель присел на край моего матраса, ровно на то же место, где еще недавно сидела Дженна и рассказывала мне о собственных страхах.
– Жуткий сон, – соглашается Габриель.
– Но тебе снились и пострашней, – говорю я без малейших сомнений.
Резко помрачнев, он кивает.
– Что, например? – спрашиваю я.
– Леди Роуз была беременна, – рассказывает он. – Больше года тому назад. Ребенок умер при родах. Вроде бы обвитие пуповиной. Комендант и леди Роуз развеяли его прах в апельсиновой роще. Я иногда думаю о нем. А был ли он вообще? Я не знаю точно, что происходит с теми, кто умирает в этом доме. Здесь нет кладбища или чего-нибудь вроде него. Тела либо сжигают, либо они просто исчезают.
У Роуз был ребенок. А я и не подозревала. И его прах или что-то похожее развеяно в апельсиновой роще.
– Габриель? – Мне становится по-настоящему страшно. – Я хочу выбраться отсюда.
– Я здесь уже девять лет, – говорит он. – Половину жизни. Иногда мне кажется, что за пределами этого поместья ничего нет.
– Конечно, есть, – отвечаю я. – Там океан, лодки выходят из гавани, люди бегают трусцой по дорожкам, а как стемнеет, зажигаются фонари. Там настоящий мир. А здесь – нет.
Но я понимаю его. В последнее время и мне все труднее стало вспоминать о своей прежней жизни.
Праздник, как нам и обещали, устраивают в апельсиновой роще. Весь день бедняжка Эль ни на шаг не отходит от Сесилии: она то платьем недовольна – не по фигуре сидит, то макияж ее не устраивает. Над прической тоже приходится потрудиться: волосы несколько раз перемывают и укладывают по новой. Меня приглашают оценить каждый вариант, и всякий раз Сесилия выглядит прекрасно, правда, свой юный возраст ей скрыть не удается. Она похожа на маленькую девочку, надевшую мамины туфли на высоком каблуке, чтобы казаться взрослее.
Мне Дейдре сшила платье из мягкой ткани апельсинового цвета. Она уверяет меня, что при вечернем свете я буду в нем просто ослепительна. Обхожусь без укладки: длинные светлые локоны, переливаясь разными оттенками, свободно спадают на плечи. Дейдре молчит, но я знаю, что, смотря на мое отражение в зеркале, она не может не думать о том, как сильно я похожа на Роуз. Я почти уверена, что, когда меня увидит Линден, он даже не поймет, что это я, решит, что встретил земное перевоплощение своей потерянной любимой. Надеюсь, это поможет мне привлечь его внимание.
Едва начинает темнеть, мы отправляемся в апельсиновую рощу. Здесь уже установили площадку для танцев, музыканты готовятся к выступлению, и вокруг куча незнакомых мне людей, но все равно нельзя не заметить, как отличается это место от всей остальной территории. Участок совсем дикий, заросший; нестриженая трава, где-то высотой с каблук моих ужасно неудобных туфель, а кое-где и по колено, ласково щекочет ноги. Муравьи, покружив между хрустальными бокалами, стройными шеренгами устремляются к деревьям. Окружающее меня растительное великолепие охвачено деловитым гудением и шуршанием.
Я здесь почти никого не знаю. Часть слуг расставляет горелки под общие блюда, другие заканчивают развешивать бумажные фонарики. Все гости одеты с иголочки, прямо лоснятся. Даже противно немного. Все они из первого поколения.
– Это друзья Распорядителя Вона, – шепчет мне Дейдре.
Забравшись на раскладной стульчик, она поправляет мне бретельку бюстгальтера, которая так и норовит соскользнуть с плеча.
– Своих друзей у Коменданта нет. Когда заболела Роуз, он даже из поместья не выезжал.
– А чем он занимался до этого? – спрашиваю я с улыбкой, будто меня этот разговор крайне занимает.
– Дома проектировал, – отвечает она и, взбив руками рассыпавшиеся по моим плечам пряди, добавляет: – Готово. Какая же ты красавица!
Я и мои названые сестры поначалу стараемся не привлекать к себе лишнего внимания – следуем инструкциям наших слуг. Мы держимся за руки, делим один бокал пунша на троих, выглядим мило и ожидаем, пока нас не представят. К нам подходят какие-то мужчины из первого поколения и приглашают на танец. Больше одной за раз не зовут. Они кладут руки нам на бедра и плечи, притягивают поближе к себе. Нас окутывают запахи их накрахмаленных рубашек и лосьона после бритья. Я с нетерпением жду, когда танец закончится и я смогу отойти к апельсиновым деревьям, чтобы вдохнуть чистый, прохладный воздух полной грудью. Рядом стоит уже слегка утомившаяся Дженна. Несмотря на то что в ней все еще не улеглась буря негодования по поводу своего пленения, танцует она сегодня так, что глаз не оторвать. Ей по плечу любой танец, быстрый или медленный. Изящная, как балерина, она двигается с легкостью язычка пламени, колеблющегося от беспокойного ветерка. Кружась в танце, Дженна улыбается нашему мужу. Он ею так очарован, что в смущении краснеет. Но я-то знаю, что скрывается за ее улыбкой. Знаю, почему она так наслаждается сегодняшним вечером: его покойная жена все еще здесь, и Дженна хочет, чтобы он хорошенько себе уяснил, что его боль и отчаяние никогда не пройдут.