Андрей не удержался – крякнул. Черт их за язык тянет, с раздражением подумал он, отталкивая от себя листок. Элита называется – сами себе на голову гадят…
– И все-то вы знаете, – сказал он Варейкису. – И все-то вам известно…
Не надо было этого говорить. Глупо. Варейкис, не мигая, скорбно глядел ему в лицо.
– Прекрасно работаете, Варейкис, – сказал Андрей. – Я за вами как за каменной стеной… Полагаю, эта информация, – он постучал ногтем по листку, – уже переправлена по обычным каналам?
– Будет переправлена сегодня, – сказал Варейкис. – Я был обязан предварительно поставить в известность вас.
– Прекрасно, – бодро сказал Андрей. – Переправляйте. – Он сколол булавкой оба листочка и положил их в синий бювар с надписью «На доклад президенту». – Посмотрим, что решит по этому поводу наш Румер…
– Поскольку информация такого рода поступает не впервые, – сказал Варейкис, – я полагаю, что господин Румер будет рекомендовать снять этих людей с ведущих постов.
Андрей посмотрел на Варейкиса, стараясь сфокусировать глаза где-то подальше за его спиной.
– Вчера я был на просмотре новой картины, – сказал он. – «Голые и боссы». Мы ее одобрили, так что скоро она пойдет широким экраном. Очень, очень советую вам ее посмотреть. Там, знаете ли, так…
Он принялся неторопливо и подробно излагать Варейкису содержание этой чудовищной пошлятины, которая, впрочем, действительно очень понравилась Фрицу, да и не ему одному. Варейкис молча слушал, время от времени кивая в самых неожиданных местах – как бы спохватываясь. Лицо его по-прежнему не выражало ничего, кроме уныния и скорби. Видно было, что он уже давно потерял нить и ничегошеньки не понимает. В самый кульминационный момент, когда до Варейкиса явно дошло, что ему придется выслушать все до самого конца, Андрей прервал себя, откровенно зевнул и сказал благодушно:
– Ну и так далее, в том же духе. Обязательно посмотрите… Кстати, какое впечатление произвел на вас молодой Кетчер?
Варейкис заметно встрепенулся.
– Кетчер? Пока у меня такое впечатление, что с ним все в порядке.
– У меня тоже, – сказал Андрей. Он взялся за телефонную трубку. – У вас есть еще что-нибудь ко мне, Варейкис?
Варейкис поднялся.
– Нет, – сказал он. – Больше ничего. Разрешите идти?
Андрей благосклонно покивал ему и сказал в трубку:
– Амалия, кто там еще?
– Эллизауэр, господин советник.
– Какой еще Эллизауэр? – спросил Андрей, наблюдая, как Варейкис осторожно, по частям выдвигается из кабинета.
– Заместитель начальника транспортного отдела. По поводу темы «Аквамарин».
– Пусть подождет. Принесите почту.
Амалия появилась на пороге через минуту, и всю эту минуту Андрей, покряхтывая, растирал себе бицепсы и шевелил поясницей, все приятно ныло после часа усердной работы с лопатой в руках, и он, как всегда, рассеянно думал, какая это, в сущности, хорошая зарядка для человека, ведущего по преимуществу сидячий образ жизни.
Амалия плотно прикрыла за собой дверь и, простучав по паркету высокими каблуками, остановилась рядом с ним, положив на стол папку с корреспонденцией. Он привычно обнял ее узкие твердые бедра, обтянутые прохладным шелком, похлопал по ляжке, а другой рукой открыл папку.
– Ну-с, что тут у нас? – бодро сказал он.
Амалия так и таяла у него под ладонью, она даже дышать перестала. Смешная девка и верная, как пес. И дело знает. Он посмотрел на нее снизу вверх. Как всегда в минуты ласки, лицо у нее сделалось бледное и испуганное, и когда глаза их встретились, она нерешительно положила узкую горячую ладонь ему на шею под ухом. Пальцы у нее дрожали.
– Ну что, малышка? – сказал он ласково. – Есть в этом хламе что-нибудь важное? Или мы с тобой сейчас запрем дверь и переменим позу?
Это у них было такое кодовое обозначение для развлечений в кресле и на ковре. Про Амалию он никогда не мог бы рассказать, какова она в постели. В постели он с ней ни разу не был.
– Тут проект финансовой сметы… – слабым голоском произнесла Амалия. – Потом всякие заявления… Ну, и личные письма, я их не вскрывала.
– И правильно сделала, – сказал Андрей. – Вдруг там от какой-нибудь красотки…
Он отпустил ее, и она слабо вздохнула.
– Посиди, – сказал он. – Не уходи, я быстро.
Он взял первое попавшееся письмо, разорвал конверт, пробежал, сморщился. Оператор Евсеенко сообщал про своего непосредственного шефа Кехаду, что тот «допускает высказывания в адрес руководства и лично господина советника». Андрей знал этого Евсеенко хорошо. Странный на редкость был человек и на редкость невезучий – несчастный во всех своих начинаниях. В свое время он поразил воображение Андрея, когда хвалил военное время сорок второго года под Ленинградом. «Хорошо тогда было, – говорил он с какой-то даже мечтательностью в голосе. – Живешь, ни о чем не думаешь, а если чего надо – скажешь солдатам, они достанут…» Отвоевался он капитаном и за всю войну убил одного-единственного человека – собственного политрука. Они тогда выходили из окружения, Евсеенко увидел, что политрука взяли немцы и обшаривают ему карманы. Тогда он выпалил в них из-за кустов, убил политрука и убежал. Очень он себя за этот поступок хвалил: они бы его запытали. Ну что с ним, дураком, делать? Шестой донос уже пишет. И ведь не Румеру пишет, не Варейкису, а мне. Забавнейший психологический выверт. Если написать Варейкису или Румеру, Кехаду привлекут. А я Кехаду не трону, все про него знаю, но не трону, потому что ценю и прощаю, это всем известно. Вот и получается, что и гражданский долг вроде бы выполнен, и человека не загубили… Экий урод все-таки, прости господи!..
Андрей смял письмо, выбросил в корзину и взял следующее. Почерк на конверте показался ему знакомым, очень характерный почерк. Обратного адреса не было. Внутри конверта оказался листок бумаги, текст был напечатан на машинке – копия, и не первая, – а внизу была приписка от руки. Андрей прочитал, ничего не понял, перечитал еще раз, похолодел и взглянул на часы. Потом сорвал трубку с белого телефона и набрал номер.
– Советника Румера, срочно! – гаркнул он не своим голосом.
– Советник Румер занят.
– Говорит советник Воронин! Я сказал – срочно!
– Простите, господин советник. Советник Румер у президента…
Андрей швырнул трубку и, отпихнув оторопевшую Амалию, бросился к двери. Уже схватившись за пластмассовую ручку, он понял, что поздно, все равно уже не успеть. Если все это правда, конечно. Если это не идиотский розыгрыш…
Он медленно подошел к окну, взялся за обшитый бархатом поручень и стал смотреть на площадь. Там было пусто, как всегда. Маячили голубые мундиры, в тени под деревьями торчали зеваки, старушка проковыляла, толкая перед собой детскую коляску. Проехал автомобиль. Андрей ждал, вцепившись в поручень.
Амалия подошла к нему сзади, тихонько коснулась плеча.
– Что случилось? – спросила она шепотом.
– Отойди, – сказал он, не оборачиваясь. – Сядь в кресло.
Амалия исчезла. Андрей снова поглядел на часы. На его часах уже прошла лишняя минута. Конечно, подумал он. Не может быть. Идиотский розыгрыш. Или шантаж… И в этот момент из-под деревьев появился и неторопливо двинулся через площадь какой-то человек. Он казался совсем маленьким с этой высоты и с этого расстояния, и Андрей не узнавал его. Он помнил, что тот был худощавый и стройный, а этот выглядел грузным, разбухшим, и только в самую последнюю минуту до Андрея дошло – почему. Он зажмурился и попятился от окна.
На площади грохнуло – гулко и коротко. Дрогнули и задребезжали рамы, и сейчас же где-то внизу с раздражающим дребезгом посыпались стекла. Задавленно вскрикнула Амалия, а на площади внизу завопили истошными голосами…
Отстраняя одной рукой рвущуюся не то к нему, не то к окну Амалию, Андрей заставил себя открыть глаза и смотреть. Там, где был человек, стоял желтоватый столб дыма, и за дымом ничего не было видно. Со всех сторон к этому месту бежали голубые мундиры, а поодаль, под деревьями, быстро росла толпа. Все было кончено.