Над обрывом каждый человек чувствовал себя странно. Причем у всех, по-видимому, возникало здесь одинаковое ощущение, будто мир, если глядеть на него отсюда, явственно делится на две равные половины. К западу – неоглядная сине-зеленая пустота – не море, не небо даже – именно пустота синевато-зеленоватого цвета. Сине-зеленое Ничто. К востоку – неоглядная, вертикально вздымающаяся желтая твердь с узкой полоской уступа, по которому тянулся Город. Желтая Стена. Желтая абсолютная Твердь.
Бесконечная Пустота к западу и бесконечная Твердь к востоку. Понять эти две бесконечности не представлялось никакой возможности. Можно было только привыкнуть. Те, кто привыкнуть не мог или не умел, на обрыв старались не ходить, а поэтому здесь редко кого можно было встретить. Сейчас сюда выходили разве что влюбленные парочки, да и то, главным образом, по ночам. По ночам в пропасти что-то светилось слабым зеленоватым светом, будто там, в бездне, что-то тихо гнило из века в век. На фоне этого свечения черный лохматый край обрыва виден был прекрасно, а трава здесь всюду была на удивление высокая и мягкая…
– А вот когда мы построим дирижабли, – сказала вдруг Сельма, – мы тогда как – подниматься будем вверх или опускаться в этот обрыв?
– Какие дирижабли? – рассеянно спросил Андрей.
– Как – какие? – удивилась Сельма, и Андрей спохватился.
– А, аэростаты! – сказал он. – Вниз. Вниз, конечно. В обрыв.
Среди большинства горожан, ежедневно отрабатывающих свой час на Великой Стройке, было распространено мнение, будто строится гигантский завод дирижаблей. Гейгер полагал, что такое мнение следует пока всячески поддерживать, ничего при этом, однако, прямо не утверждая.
– А почему вниз? – спросила Сельма.
– Ну, видишь ли… Мы пробовали поднимать воздушные шары – без людей, конечно. Что-то там с ними наверху происходит – они взрываются по непонятной причине. Выше километра еще ни один не поднялся.
– А что там, внизу, может быть? Как ты думаешь?
Андрей пожал плечами.
– Представления не имею.
– Эх ты, ученый! Господин советник.
Сельма подобрала в траве обломок какой-то старой доски с кривым ржавым гвоздем и швырнула в пропасть.
– По кумполу там кому-нибудь, – сказала она.
– Не хулигань, – сказал Андрей миролюбиво.
– А я такая, – сказала Сельма. – Забыл?
Андрей посмотрел на нее сверху вниз.
– Нет, не забыл, – сказал он. – Хочешь, в траву завалю сейчас?
– Хочу, – сказала Сельма.
Андрей огляделся. На крыше ближайшей развалюхи, свесив ноги, курили двое каких-то в кепках. Тут же рядом, покосившись на груде мусора, стояла грубо сколоченная тренога с чугунной бабой на корявой цепи.
– Глазеют, – сказал он. – Жаль. Я бы тебе показал, госпожа советница.
– Давай вали ее, чего время теряешь! – пронзительно крикнули с крыши. – Лопух молодой!..
Андрей притворился, что не слышит.
– Ты сейчас прямо домой? – спросил он.
Сельма посмотрела на часы.
– В парикмахерскую надо зайти, – сказала она.
У Андрея вдруг появилось незнакомое будоражащее ощущение. Он вдруг как-то очень явственно осознал, что вот он – советник, ответственный работник личной канцелярии президента, уважаемый человек, что у него есть жена, красивая женщина, и дом – богатый, полная чаша, – и что вот жена его идет сейчас в парикмахерскую, потому что вечером они будут принимать гостей, не пьянствовать беспорядочно, а держать солидный прием, и гости будут не кто-нибудь, а люди все солидные, значительные, нужные, самые нужные в городе. Это было ощущение неожиданно осознанной зрелости, собственной значимости, ответственности, что ли. Он был взрослым человеком, вполне определившимся, самостоятельным, семейным. Он был зрелый мужчина, твердо стоящий на собственных ногах. Не хватало только детей – все остальное у него было как у настоящих взрослых…
– Здравия желаю, господин советник! – произнес почтительный голос.
Оказывается, они уже вышли из заброшенного квартала. Слева потянулся гранитный парапет, под ноги легли узорные бетонные плиты, справа и впереди поднялась белесая громада Стеклянного Дома, а на пути стоял, вытянувшись и приложив два пальца к козырьку форменной фуражки, молодой опрятный негр-полицейский в голубоватой форме внешней охраны.
Андрей рассеянно кивнул ему и сказал Сельме:
– Извини, ты что-то говорила, я задумался…
– Я говорю: не забудь позвонить Румеру. Мне ведь теперь человек понадобится не только для ковра. Вина надо принести, водки… Полковник любит виски, а Дольфюс – пиво… Я возьму, пожалуй, сразу ящик…
– Да! Пусть в сортире плафон сменят! – сказал Андрей. – А ты сделай мясо по-бургундски. Амалию тебе прислать?..
Они расстались у поперечной дорожки, ведущей к Стеклянному Дому. Сельма пошла дальше, а Андрей, проводив ее (с удовольствием) глазами, свернул и направился к западному подъезду.
Обширная, выложенная бетонными плитами площадь вокруг здания была пуста, лишь кое-где виднелись голубые мундиры охраны. Под густыми деревьями, окаймлявшими площадь, торчали, как всегда, зеваки из новичков – жадно ели глазами вместилище власти, – а пенсионеры с тросточками давали им пояснения.
У подъезда стоял уже драндулет Дольфюса, капот был, как всегда, поднят, из двигателя выпячивалась затянутая в сверкающий хром нижняя часть шофера. И тут же смердел грязный, прямо с болот, грузовик фермерского вида – над бортами неопрятно торчали красно-синие конечности какой-то ободранной говядины. Над говядиной вились мухи. Хозяин грузовика, фермер, ругался в дверях с охраной. Ругались они, видимо, довольно давно: уже дежурный начальник охраны был здесь и трое полицейских, и еще двое неторопливо приближались, поднимаясь по широким ступеням с площади.
Фермер показался Андрею знакомым – длинный, как жердь, тощий мужик с обвисшими усами. От него пахло потом, бензином и перегаром. Андрей показал свой пропуск и прошел в вестибюль, успевши уловить, однако, что мужик требовал лично президента Гейгера, а охрана внушала ему, что здесь служебный вход и что ему, мужику, надлежит обогнуть здание и попытать счастья в бюро приемной. Голоса спорящих постепенно возвышались.
Андрей поднялся в лифте на пятый этаж и вступил в дверь, на которой красовалась черно-золотая надпись: «Личная канцелярия президента по вопросам науки и техники». Сидевшие у входа курьеры встали, когда он вошел, и одинаковым движением спрятали за спины дымящиеся окурки. Больше в белом широком коридоре никого не было видно, однако из-за дверей, совсем как когда-то в редакции, доносились телефонные звонки, деловые диктующие голоса, треск пишущих машинок. Канцелярия работала на полном ходу. Андрей распахнул дверь с табличкой «Советник А.Воронин» и вступил в свою приемную.
Здесь тоже поднялись ему навстречу: толстый, вечно потеющий начальник геодезического сектора Кехада; апатичный, скорбный видом, белоглазый заведующий отделом кадров Варейкис; вертлявая стареющая тетка из финансового управления и какой-то незнакомый мальчишка спортивного вида – надо думать, новичок, ожидающий представления. А из-за своего столика с машинкой у окна проворно поднялась, улыбаясь ему, его личный секретарь Амалия.
– Здравствуйте, здравствуйте, господа, – громко сказал Андрей, изображая самую благодушную улыбку. – Прошу прощения! Проклятые автобусы набиты битком, пришлось пешкодралить от самой стройки…
Он принялся пожимать руки: потную лапищу Кехады, вялый плавник Варейкиса, горсть сухих костей финансовой тетки (Какого черта она ко мне приперлась? Что ей тут могло понадобиться?) и чугунную лопату насупившегося новичка.
– Я думаю, даму мы пропустим вперед… – говорил он. – Мадам, прошу вас… – Это финансовой тетке. – Что-нибудь срочное есть? – Это вполголоса Амалии. – Благодарю вас… – Он взял протянутую телефонограмму и распахнул дверь в кабинет. – Прошу, мадам, прошу…
На ходу разворачивая телефонограмму, он прошел к столу, глядя в бумагу, показал тетке рукой на кресло, потом сел сам и положил телефонограмму перед собой.