Он оказался американцем. Стиснув зубы от боли, пилот попросил отца загасить пожар, опасаясь, как бы его не заметили немцы. Пилот с грехом пополам говорил по-французски, а мы не знали ни слова по-английски. Но прежде чем потерять сознание, он все же сумел объяснить нам свою просьбу. Отец побежал выполнять ее, а я осталась ухаживать за раненым.
Я сняла с него защитные очки и шлемофон, и, когда смыла сажу с лица, сердце у меня затрепетало. Он был необычайно красив, особенно густые каштановые кудри, ниспадавшие на лоб. Пальцы не слушались, когда я стала снимать с него одежду, но выбора не было. По простыне стало расползаться темно-красное пятно. Позже я узнала, что американца подбил немецкий пулеметчик во время воздушного боя. Остальные самолеты из его эскадрильи были сбиты. Он получил сквозное пулевое ранение, чуть выше пояса. Я промыла и перевязала рану. При этом он так стонал, что я не в силах была сдержать слезы.
Дело шло на поправку, но о возвращении в строй или хотя бы о перевозке в госпиталь пока не могло быть и речи. Поскольку отец работал с утра до ночи, обязанность ухаживать за пилотом была возложена на меня.
Сейчас, когда я вошла, он полулежал, откинувшись на подушках. Я отвела взгляд от его голой груди, вызывавшей всякий раз, к моему стыду, неодолимое желание, близкое к оргазму. Его одежду, насквозь пропитанную кровью, пришлось выбросить, остался только белый шелковый шарф, который я осторожно развязала у него на шее и спрятала у себя под подушкой.
Он лежал под простыней совершенно голый. Я это знала, потому что не раз обмывала его, пока он был без сознания, в лихорадочном бреду.
Смутившись от его пристального взгляда, я спросила, хочет ли он есть, и получила утвердительный ответ. Половицы в нашем старом доме немилосердно скрипели, когда я шла к его узкой кровати. Поставив поднос на тумбочку, я села на край постели, стараясь не касаться своим задом его бедра, которое четко вырисовывалось под простыней.
Рука у меня дрожала, когда я принялась кормить его с ложечки. Улыбаясь, он похвалил меня за вкусный суп… После каждой ложки я вытирала ему рот салфеткой. Он съел все до последней капли.
Прежде чем уйти, я зажгла свечу. День выдался пасмурный, по карнизу стучали капли дождя, и в комнате было темно. Нервно теребя пальцы, я спросила, не надо ли ему вице чего-нибудь.
Вместо ответа он положил мне руку на талию. Я вздрогнула, как от ожога. Ласковым, но властным движением он усадил меня на кровать. Словно загипнотизированная его сияющими глазами, я потеряла контроль над собой. Он ласково погладил мое лицо, поиграл завитками волос на затылке, сказав, что такую прическу американцы называют «стилем Гибсона». Я попыталась повторить эти слова, дав ему повод посмеяться над моим ужасным произношением.
Его рука потянулась к воротничку моей английской блузки. Пробежав пальцами по кружевам, он нащупал камею, доставшуюся мне от покойной матери брошь, после чего одну за другой расстегнул пуговицы.
Сердце мое гулко забилось, когда он легонько сжал пальцами мою грудь, а потом пощекотал кончиком большого пальца сосок. Голова закружилась. Меня бросило в жар от стыда и наслаждения.
Он обвил рукой мою шею, привлек к себе и, когда голова моя очутилась рядом с ним на подушке, поцеловал. Я едва не потеряла сознание, ощутив у себя во рту его язык. Никогда не думала, что слияние губ дает ощущение интимной близости. На ферме мне не раз приходилось быть свидетельницей случек, и я считала, что процесс воспроизводства у людей происходит так же просто, как у животных. Я просто не представляла себе, что сердце может биться так сильно, а кровь нестись по жилам таким горячим, плотным потоком. Понятия не имела о том, сколько наслаждения таит в себе совокупление.
Его руки проникли мне под одежду, устремившись к самым чувствительным, интимным частицам моего тела. Я старалась их не касаться даже мочалкой во время мытья. Такие прикосновения церковь считала греховными. Но я не думала ни о грехе, ни об отце, ни о делах, которые ждали меня внизу. Сейчас для меня существовали только американец и его руки, ласкавшие меня.
Я услышала собственный стон, когда он погладил мягкие волосы у меня между ног, а потом своими умелыми пальцами исторг влагу из самых глубин моего существа. Затем указал на то, что было у него ниже живота, и резко, почти грубо, велел это потрогать. Странно. Я ежедневно касалась его тела, но сейчас, когда он просунул мою руку под простыню, туда, где у него росли мягкие курчавые волосы, испытала совсем другое, не знакомое мне чувство. Да и сам он был совершенно другим. Горячим, но не от температуры. Дышал прерывисто, но не бредил.
Он задрал мою юбку и потянул меня на себя. Я даже не успела напомнить ему о ране, потому что он сдвинул вверх лифчик и обхватил губами сосок. Я не могла произнести ни слова и, словно завороженная, отдалась…
Услышав телефонный звонок, Элизабет испуганно вскочила, стараясь унять сильно бьющееся сердце. Она несколько раз глубоко вздохнула и все еще дрожащими руками сняла трубку.
– Алло.
– Привет. Это я. Что-нибудь случилось? – раздался в трубке голос Лайлы.
– Нет, все в порядке.
– Голос у тебя какой-то странный.
– Просто я занята.
– Новыми фантазиями? Лиззи, они сногсшибательные.
Целых три дня от Лайлы не было ни слуху ни духу, и Элизабет решила, что ее опусы либо слишком уж отдают графоманством, либо просто не понравились Лайле. Итак, как писательница она не состоялась и восприняла этот факт со смешанным чувством досады и облегчения.
– Ты просто щадишь мое самолюбие, – сказала Элизабет сестре.
– Вовсе нет. Господи Боже мой, Лиззи, я и представить себе не могла, что у тебя такое богатое воображение по части эротики. Я без конца перечитывала твои фантазии, и каждый раз не без удовольствия.
– Но ты моя сестра и любишь меня. Вполне естественно, что ты…
– Ты права. Но чтобы убедиться в справедливости собственного мнения, я дала, их почитать четырем своим коллегам.
– Совершенно напрасно!
– Успокойся. Я не назвала им автора. К тому же они ни за что не поверили бы, что это ты, моя маленькая мышка.
– Благодарю, – сухо произнесла Элизабет.
– В общем, не только женщины, но и мужчины, прочитавшие их…
– Ты их давала читать мужчинам!
– Ты же знаешь, женщины пока не установили монополии на рынок фантазий, – возразила Лайла. – И я подумала, что неплохо узнать, какое впечатление твои фантазии произведут на мужчин. И надо сказать, впечатление оказалось соответствующим. Сейчас они уже на пути в Нью-Йорк. Рукописи, а не мужчины, – пояснила Лайла, смеясь.