Теперь же они вместе искали изрядно опьяневшего от браги Бориса, а это было куда сложнее всего, что обычно делал Глеб. Он бы сейчас предпочел добрый поединок со всеми своими воинами, нежели бродить и искать брата.
— Ты поищи на севере, а я пойду на юг, — сказал Глеб Данияру и, не дожидаясь ответа воеводы, зашагал к бескрайнему пшеничному полю, в котором Борис мог преспокойно отсыпаться после пира и любовных утех.
Солнце медленно приближалось к горизонту, удлиняя тени и умаляя летний зной. Теплый ветерок играл со спелыми колосьями.
Глеб шагнул в поле и медленно побрел по нему, время от времени выкрикивая имя брата. Ветер приятно обдувал шею и лицо. Солнце уже не жарило, а всего лишь дарило приятное тепло, и Глеб с улыбкой подставил к нему свое лицо.
— Благодать-то какая! — произнес он, чувствуя, как радостно поет его душа.
Вытянув руку, он провел пальцами по усикам колосков, которые пытались уцепиться за кожу, словно хотели, чтобы князь забрал их с собой. Казалось, что Бог специально остановил время, чтобы Глеб мог насладиться красотой родной природы.
Прогуляв в поле до самого захода солнца, Глеб вспомнил о брате, и поспешил назад, сокрушаясь над тем, что придется продолжить поиски. Однако ничего подобного не понадобилось. У колодца, к удивлению князя, стоял Данияр и придерживал за локоть шатающегося Бориса.
— Брат! — заорал ростовский князь, увидев Глеба. Широкая и пьяная улыбка озарила его красивое лицо.
Все говорили, что братья взяли больше от матери — византийской царевны Анны, — а вовсе не от отца. Глеба всегда это огорчало, потому что он мечтал быть похожим на великого киевского князя Владимира, которого народ любил так, что даже прозвал «Ясным Солнышком». Бориса и Глеба же за глаза звали «Анкиными сынками» или «царьградскими отпрысками». Не всем нравилось, что киевский князь взял в жены византийскую царевну, которая ненавидела все, связанное с язычеством. Ведь, несмотря на крещение Руси, язычество все еще было в обиходе у многих русичей, и Владимир об этом прекрасно знал, но никак это не пресекал, потому что боялся бунта.
— Где он был? — спросил Глеб у Данияра. Судя по глазам Бориса, которые были в кучку, отвечать на вопросы он не был горазд.
— Дрых в стоге сена, — ответил Данияр с легкой ухмылкой. — Не нашел бы, если бы о его высунутую ногу не споткнулся.
— Бр-а-ат, — довольно протянул Борис, твердо намереваясь заключить Глеба в крепкие братские объятия.
— Пошли телячьи нежности, — по-доброму пробубнил Глеб, уворачиваясь от объятий брата. — Отведешь его в его опочивальню? Нам на рассвете уже путь держать обратно, — обратился он к Данияру.
Воевода кивнул.
— А ты, княже? На пир вернешься?
Глеб отрицательно качнул головой, глядя на багряное вечернее небо.
— Я еще тут побуду, на красоту летней ночи полюбуюсь да пение птиц послушаю.
* * *
Князь проснулся с первыми петухами. Не найдя в опочивальне воды, Глеб вышел во двор и огляделся. Легкий туман стелился по земле, которой еще не коснулись первые лучи солнца — оно только готовилось показаться, о чем говорило пылающее небо над самым краем земли.
— Водицы, княже? — Позади стояла миловидная девица с пшеничной косой. На плечах у нее висело коромысло с ведрами.
— Польешь умыться? — улыбнулся князь девице. Красивая она была, но не сравнить с кровопийцей Мириной.
— От чего же не полить. — Девушка опустила ведра на землю и сняла с плеч коромысло. Затем сходила в сени за ковшиком, зачерпнула воды из ведерка и выжидающе уставилась на князя.
Глеб вытянул руки вперед и сложил ладони лодочкой. Девушка плеснула ему в руки ледяной колодезной воды, и князь с удовольствием умылся несколько раз.
— Сухую рубашку принесешь? — Глебу было неловко отдавать приказы чужой работнице, поэтому обращался с девицей осторожно, будто она не прислуга вовсе.
— Принесу, — улыбнулась девушка и скрылась в сенях.
Стянув несвежую рубаху, Глеб поднял ведро и вылил на себя остатки ледяной воды. Тело вздрогнуло, и по нему побежали мурашки. Глеб издал довольный гортанный звук и, подняв с земли рубаху, принялся вытирать волосы и лицо.
Со стороны сеней послышались шаги.
— Давай сюда, — не переставая вытирать лицо одной рукой, Глеб слепо протянул другую за свежей рубашкой.
Девица молчала и рубашку не давала. Тогда князь отнял уже мокрую ткань от лица и отшатнулся.
Перед ним стояла вовсе не девица с пшеничной косой, а ведьма. Она с интересом смотрела на Глеба, склонив голову на бок. На этот раз он мог рассмотреть ее лицо, которое было почти не скрыто под капюшоном длинного мешковатого одеяния.
Сложно было определить, сколько ведьме лет, потому что все ее лицо покрывали шрамы от ожогов. Руки, что придерживали ткань одеяния у самого горла, тоже были в ожогах. Будто ведьму пытались сжечь на костре.
— Чего тебе надо? — грубо произнес Глеб.
— Забери меня с собой, — змеей прошипела ведьма.
— Не нужна ты мне, — князь невольно отшатнулся от нее. — К тому же ты Ярославу служишь.
— Я сложу достойному. Ярослав — мудрый человек, но это не делает его достойным.
— А я, стало быть, достойный?
Ведьма кивнула.
— И как же ты это поняла?
Ведьма вытянула руку вперед и указала на Глеба сухим уродливым пальцем.
— У нас с тобой одинаковые серебристые души, князь. Довольно редкие. Вот только моя давно потеряла свою яркость, зато твоя сияет так ослепительно, что больно глазам.
— И что это значит?
— Что у нас общий путь. Мы будем полезны друг другу.
— Матушка учила меня не доверять ведьмам.
— Даже если твоя душа связана с душой ведьмы? — жутковато усмехнулась женщина.
— Не возьму я тебя с собой, — отрезал князь. — Сгинь.
На обезображенном лице ведьмы мелькнула тень отчаяния. Или же Глебу это только показалось?
— Княже! — Внезапно окликнула его девица с пшеничной косой. В руках она держала свежую рубашку.
Радуясь тому, что их с ведьмой разговор так удачно прервали, Глеб шагнул к девушке и забрал у нее рубашку. Надев ее, он отправился будить Бориса. В сторону ведьмы он даже не взглянул.
* * *
Жаркое июльское солнце нещадно палило с небосвода на трудящихся в поле людей. Распрямив затекшую спину и опершись на ручку мотыги, Глеб утер рукавом рубахи пот с лица и задумчиво оглядел поле, на котором трудилось еще человек тридцать крестьян. Все они давно привыкли к тому, что князь ни с того ни с сего мог вдруг прийти, взять инструменты и работать среди них, будто он не правитель Мурома, а такой же крестьянин.
Глеба работа всегда успокаивала и помогала привести мысли в порядок. После письма Бориса он сразу же направился на поле, чтобы поразмышлять над полученной информацией.
Их отец, великий князь Владимир Святославович, захворал, и Бориса призвали в Киев. По прибытии он узнал о вторжении печенегов, и отец отправил Бориса — своего любимого сына и потенциального наследника киевского престола — разбить их войска. Брат исполнил отцовскую волю, однако печенегов не обнаружил. Остановившись на реке Альте, он написал Глебу письмо, в котором, ко всему прочему, упомянул о конфликте Киева и Новгорода — Ярослав все же перестал поставлять отцу дань.
Что после прочтения письма, что сейчас Глеб остро ощущал тревогу за брата. Чувствовался подвох в этой истории с печенегами, которых не оказалось на границах, и в том, что Бориса почти сразу после приезда в Киев спровадили на войну.
Насколько болен отец? Мог ли кто-то другой отдавать приказы? Кто-то, кто уже давно находился в Киеве при княжеском дворе. Близкий человек, который жаждет власти так же, как Ярослав.
Откинув мотыгу, Глеб решительно отправился искать Данияра.
— Собирай дружину, — бросил он, найдя воеводу, дремлющего под могучими ветвями старого дуба.
Данияр вскочил, как ужаленный, и вскинул на князя удивленный взгляд.
— Куда собрался, княже? — спросил он хриплым голосом.