тебя подпирают тела других зеков.
Так вот привезли в тюрьму отправили в баню, думал, что это награда за мучения в дорого. Смыть с себя эту этапную грязь и запах вовек не смоешь, но хотя бы кожа перестанет липнуть.
Мы входили в банное помещение черные не от загара, а от налипшей за много дней грязи.
В предбаннике две скамейки и раздеваются человек сто народу. Толчея мат, все хотят побыстрее помыться.
Над входом в баню, как издевка висел советский лозунг: «От жаркой работы тает твой срок». «На свободу с чистой совестью». Все вроде по чистоту и жара адская присутствует. Но я лично чувство юмора администрации не оценил, потому что во-первых, Под ногами чавкает мокрая каша из обвалившейся, осыпавшейся штукатурки, уличной грязи и воды. А во-вторых, помыться мне и еще двум десяткам осужденных так и не дали.
Пока все в очереди дважали свои вещи и белье на прожарку, пока медленно раздавали по маленькому обмылку, пока медленно придвигались к воде, пришел надзиратель и приказал одеваться.
Тем кто возмущался огрызался и отвечал что-то типа: «Здесь вам не Сандуны, никто бани с пивом и бассейнами не обещал, хорош намываться, вы в зоне. Кому не повезло, тот в следующий раз помоется»
А все потому, что нас долго не выгружали из вагона, медленно грузили, автозаки пришли позже графика и у надзирателей заканчивался смена.
Вообщем ад кромешный.
И вот нам выдали обратно белье с пропарки отправили сначала в карантинную, потом в этапную камеру.
В ней человек восемьдесят. Голые нары без матрасов, мизерное оконце от которого и вовсе нет света. Потому что зарешечено двумя рядами таких толстых прутьев что они перекрывают весь поступающий свет.
Зэки кое-как с грехом пополам разместились, надолго никто не засиживался: скоро будут разводить по этапным.
Ни прогулок, ни хрена. Вместо прогулок получасовая оправка дважды в день. Баланда отвратительная, от нее несет тухлятиной. Настоящая отрава.
Мне досталась какая-то совсем остывшая бурда. Сесть поесть негде. Одним словом совсем не курорт.
Я бы без претензий был, если бы нам хотя бы положенное доставалось. Понятное дело — никто не будет осужденному создавать условия, как королю Людовику четырнадцатому.
Попал на зону, как сказал мне один мудрый старик, значит — рябчиков, столового серебра и пуховых перин не жди.
Злой был из-за бани, зэков рядом, несвободы и от этого всего. Злился прежде всего на администрацию и надзирателей, следаков и судей.
Это сейчас я понимаю, что нужно было злиться на свою глупость, приведшую меня в эту преисподнюю. А тогда нет.
Там, глядя на более опытных зэков, бывавших в местах не столь отдаленных, я научился мыться при помощи влажного полотенца.
В этой камере я пробыл дней десять. Кое-как обжился, познакомился с другими старожилами. Справил себе место на верхних нарах. С едой была беда, но и к баланде привыкаешь.
В камере содержались те, кого отправляли дальше по этапу. Постоянно происходило какое-то движение. То выводились человек двадцать, то поступали новые зэки.
Появление новых в камере — событие: других-то событий нет. Все отрывались от своих занятий, разглядывали новоприбывших, иногда происходили неожиданные встречи, кто-то узнавал и окликал знакомых.
В начале в первые дни я как и все, слезал со своих нар — посмотреть, кто прибыл. Но потом мне это просто надоело.
Я совсем не рассчитывал увидеть там каких-нибудь своих знакомых. Откуда они у меня среди уголовников?
Но вот однажды я проснулся, от звуков лязгающих замков и лениво обернулся к тем, кого ввели в камеру. И тут я увидел Эдика Комарова.
Вот так встреча! Я чуть с третьего яруса нар не закувыркался вниз. Если и испытывал в жизни когда-нибудь настоящий шок, то это было именно тогда. Я просто остолбенел. Даже дышать не мог.
В тот момент я понял, что все таки меня притарабанили в Ташкент не по ошибке.
Эдик был моим подельником, заказчиком и поставщиком моей любимой фантастики в одном лице. Именно его показания подтвердили мои признания.
Я-то написал чистосердечное, но Эдика не сдавал. Нигде. Ни разу не упомянул имя. Пояснял, что получал тексты для перепечатки от незнакомого мне человека.
Мои волосы встали дыбом, когда следак в очередной раз предложил мне его сдать и после моего отказа расхохотался мне в лицо. Представляешь? А он смеялся в голос, а я не понимал и думал, что он просто немножко сошел с ума.
Следак, как всегда дал подписать мне протокол допроса и я уже чувствовал, что он снова будет получать удовольствие от того грандиозного разоблачения мой глупой лжи.
Я хорошо его изучил, и видел, как он торжествовал, когда я совершал ошибки, давал неверные, а точнее сказать ложные, показания и зарывал себя все глубже и глубже.
В трясину, из которой выбраться на свободу не было никакой возможности. Только через суд и зону.
Так вот, когда следователь отсмеялся, а смеялся он будто услышал какой-то шикарный анекдот, то он достал из портфеля папку и дал прочитать показания Эдика, в которых он топит меня полностью и вешает еще и чужих собак, к которым я никогда никакого отношения не имел.
Мы с Эдиком, будучи на свободе по-мужски договорились, что если вдруг, когда-нибудь попадемся, то не будем друг друга сдавать.
Он старше меня лет на пять. Сам понимаешь, когда тебе двадцать с небольшим хвостиком такая разница в возрасте как бы обязывает относиться к нему, как к старшему и более опытному.
До ареста он вращался среди поэтов, художников, писателей из диссидентского подполья. Рассказывал, что видел и общался с Ростроповичем и его супругой Вишневской. И был для меня самым влиятельным человеком в моем круге, с которым все хотели быть на короткой ноге, дружить, обсуждать жизнь и философию.
А надо сказать, что он далеко не все становились его друзьями. Уже и не помню чем-то заслужил доброе и доверительное отношение к себе, которое продлилось ровно до ареста Эдика Комарова.
Его показания рассматривали целый один день на суде, который длился всего два заседания. И с этими показаниями мой адвокат ничего не смог сделать.
Хотя может быть и не пытался. Говорят адвокаты делятся на две категории: одни хорошо знают закон, другие хорошо знают судью. По-моему мой защитник не ведал ни первого, ни второго.
Судья совсем не усомнился в его словах. Бог любит праведника, а судья ябедника, как говорится.
Так вот Эдик Комаров быстро окинул взглядом нары, зэков, и наконец, он увидел меня. Моментально переменился