Читать интересную книгу Простые люди древней Италии - Мария Сергеенко

Прежде всего на арену выносили настоящее оружие — гладиаторы получали его только сейчас, на арене амфитеатра, — и тот, кто устраивал игры, проверял, достаточно ли оно остро. В надписях неоднократно встречается упоминание о том, что гладиаторы бились "острым оружием". Противники назначались один другому по жребию. Кровопролитие можно было сделать еще страшнее. Домициан, по-видимому, требовал, чтобы гладиаторы сражались без щита; иногда устроитель игр предварял их объявлением, что «отпуска» не будет: поединок должен длиться, пока один из противников не падет мертвым; раненому пощады не будет. Когда Домиций, дед Нерона, давал такие игры, Август, возмущенный этой бойней, указом запретил игры "без отпуска". Вряд ли эдикт этот строго соблюдался: в 242 г. н. э., например, магистрат Минтурн (городок в Лаций) хвалится, что он велел перебить всех побежденных, а это был цвет кампанских гладиаторов. На играх, устроенных в недавно открытом Флавиевом амфитеатре, Домициан заставил биться двух равных по силе гладиаторов до тех пор, пока оба не упали израненные и обессиленные, хотя зрители давно требовали «отпуска», как это было в обычае, если поединок длился долго, а победа не склонялась ни на одну сторону. Толпа, то ли устав ожидать развязки, то ли вдосталь налюбовавшись искусством противников, требовала прекращения поединка. Такой исход его на техническом языке амфитеатра именовался "отпустить стоящими" (т. е. когда оба бойца держались на ногах).

Официальной наградой победителю была пальмовая ветвь, с которой он пробегал вокруг арены, но, кроме нее, получал он дары и более существенные. Устроитель вручал ему денежную награду, обычно на дорогом подносе, который тоже оставался в собственность победителю. Иногда еще щедрее одаряли гладиатора зрители: требовали для него свободы. Юридически освобождение зависело только от хозяина раба, т. е. от ланисты или устроителя игр, но требования толпы бывали так настойчивы, настроение ее становилось столь угрожающим, что приходилось уступать. Иногда награда была меньшей, но тоже не малой: победителя "опоясывали мечом" — вручали ему деревянный меч вроде тех, которыми фехтовали в школе. Гладиатор, получивший этот знак отличия, освобождается от выступлений на арене. Он остается в школе, помогает «докторам», а чаще всего выступает в роли судьи.

Кто же были эти люди, избравшие своим ремеслом убийство и сами готовые пасть под ножом убийцы?

Ремесло гладиатора было презренным. Мы видели, что свободный человек, добровольно поступивший в гладиаторы, оказывался в положении почти раба. "Замаранный человек, достойный своей жизни и своего места", — говорит о гладиаторе поэт Луцилий (II в. до н. э.); Цицерон называет их "потерянными людьми"; Ювенал считает гладиаторскую школу последней ступенью человеческого падения.

Но это только одна сторона. Об этих отверженцах говорят с восхищением в скромных мастерских ремесленников и в богатых особняках сенаторов; Гораций и Меценат обсуждают достоинства двух противников. В Риме помнят, что у «фракийца» Спудия из Школы Цезаря правая рука была длиннее левой, а из гладиаторов Калигулы только двое могли ни на секунду не зажмурить глаз перед блеском внезапно выхваченного меча. Поэты пишут о гладиаторах стихи; художники и ремесленники увековечивают в своих работах эпизоды из их жизни; женщины аристократического круга в них влюбляются. Сыновья знатных отцов берут у них уроки фехтования; императоры спускаются на арену. Достаточно просмотреть тома надписей из одних Помпей, чтобы убедиться, какой живейший интерес вызывают к себе эти люди: знают их имена, их карьеру, на стенах рисуют гладиаторов, обсуждают подробности их поединков.

И гладиаторы отнюдь не стесняются своей профессии; наоборот, они гордятся ею. В их эпитафиях постоянно упоминается, к какой категории бойцов принадлежал умерший (мурмилон, «фракиец», ретиарий); какое место занимал в ней (новичок, ветеран, гладиатор первого ранга). Эпитафии сообщают, что такой-то был «доктором», а такой — то "получил меч". Часто называется число поединков, в которых гладиатор бился; иногда дается весь его "послужной список": Фламма сражался 34 раза; одержал 21 победу, 9 раз "был отпущен стоящим на ногах", 4 раза помилован. У гладиатора есть свой кодекс чести: он считает недостойным для себя сражаться с противником более слабым; с равным ему он бьется до последнего и предпочтет смерть бегству; струсить перед противником, бежать от него — это покрыть себя несмываемым позором. На одном рельефе видим мы ретиария и его тяжеловооруженного противника; оба, видимо, изранены и замучены так, что стоять они уже не могут. Оба повалились на землю и, сидя, продолжают сражаться. Гладиатор зажмет свою рану и попросит зрителей успокоиться и не останавливать поединка; выбившись из сил, окровавленный, израненный он ожидает смерти с таким величавым спокойствием, которое сделало бы честь и мудрецу Горация, бестрепетно стоящему среди развалин рушащегося мира. И когда победитель занесет над ним свой кинжал, то, бывает, он сам направит его руку, чтобы удар был вернее.

Только слабый душой, выходя на арену, думает о смерти. Арена — это то поприще, где во всем блеске можно показать свою отвагу и ловкость, свое мастерство и хладнокровие. И гладиатор жаждет этого. Сенека вспоминает мурмилона Триумфа, который жаловался, что при Тиберии редки гладиаторские игры: "зря пропадают лучшие годы!". Гладиатор "жаден до опасностей", потому что путь к славе пролегает для него через опасность, а славой он дорожит больше жизни. Отношение окружающего общества убедило его в том, что его слава — это нечто большое и настоящее: "не бесславен я был среди живущих"; "никто не победил меня". Один велит написать, что умер от болезни, но не от руки противника; другой, что он скончался от ран, но убил противника. Старого гладиатора победил юноша; что делать! У молодого больше сил, больше гибкости и подвижности, и старик приписывает победу именно перевесу молодости над старостью, но при этом настаивает, что "в искусстве своем он не был позади".

Среди гладиаторов встречались натуры разные. Были люди, которые, живя в кровавом тумане школы и амфитеатра, утрачивали такие чувства, как сострадание и жалость, и, как звери, пьянели от крови. На одном помпейском надгробном памятнике имеется ряд рельефов, изображающих сцены гладиаторских боев. Неизвестный художник, автор этих рельефов, был тонким и острым наблюдателем. Он изобразил нескольких гладиаторов-победителей и сумел показать в этой роли людей разного душевного склада. Трое — это озверелые существа, которые в горячке боя, освирепев от драки, удачи и крови, хотят одного — добить противника. Один замахивается на врага, уже падающего, уже пораженного насмерть; другого судья силой оттаскивает от раненого, просительным жестом поднявшего руку к зрителям; он готов его добить, не дожидаясь их решения. Маленький ретиарий вцепился в трусы побежденного им рослого молодца, словно боясь, как бы он не убежал раньше, чем ему всадят в горло нож. Гладиатор, упавший на одно колено и обращающийся к толпе с просьбой о помиловании, со страхом оглядывается на победителя, угрожающая поза которого не сулит добра. Такие люди были страшными противниками, и, вероятно, не только у новичков сжималось сердце, когда выпадал жребий биться с ними в паре. Об этом с похвалой упоминается в их надгробиях: "перед ним трепетали все его напарники"; эпитафия одного гладиатора удовлетворенно сообщает, что он "поразил многих смертоносной рукой". Товарищи побаиваются таких и в то же время восхищаются ими; прозвища, которые им даются: «Огонь», "Ожог", «Оса», не злые и не оскорбительные; с гладиаторской точки зрения лестно быть таким бойцом.

Были среди гладиаторов и люди с другой душой. "Слава ли это — убить многих?", — спрашивает один; другой считает своей заслугой, что он щадил противников. Антоний Эксох, принимавший как раз участие в играх, устроенных Траяном, в перечень своих сражений и побед вставляет и тот случай, когда благодаря ему его противника «отпустили» — очевидно, он мог нанести ему смертельный удар, но не сделал этого — пожалел. Дикое неистовство освирепевших товарищей они определяют как "неразумную ненависть". На упомянутом уже помпейском памятнике изображен победитель, который ни единым движением, ни единым жестом не выдает своего торжества. Может быть, он его и не испытывает? В эпитафии одного гладиатора сказано, что он потерял силу и мужество, потому что вынужден был убить дорогого товарища.

А дружеские связи в этой среде завязывались: есть надгробия, поставленные «другу» или "товарищу и сожителю". В безграмотной и неуклюжей надписи, которую сделал для ретиария Юлия Валериана, "хорошо проживавшего 20 лет и скончавшегося в день своего рождения", его "добрый товарищ, любящий до гроба", дышит подлинное и глубокое чувство. Иногда в гладиаторской школе складывался небольшой тесный кружок: императорский отпущенник Агафокл, врач Большой школы, заготовил надгробие себе, Клавдию — ланисте императора,[17] Примитиву — смотрителю мертвецкой — и ретиарию Телесфору. Вся Большая школа почтила память старожила школы, пегниария Секунда, скончавшегося в возрасте 90 лет.[18]