— Излишеств? Что вы имеете в виду, дорогой Альберт?
— Несколько людей выполняют одну и ту же работу.
— О, этим занимается Лецен. Она присматривает за всем.
— Не очень похоже, чтобы она присматривала слишком усердно.
— Мой дорогой Альберт, вы такой хороший. Не далее как сегодня я с радостью говорила моей милой Лецен, как мне повезло. Но, пожалуйста, не вмешивайтесь в ее дела. Она может расстроиться.
— Но, моя дорогая Виктория, я бы с удовольствием взял на себя кое-какие дела во дворце. У меня бы появилось хоть какое-нибудь занятие.
— Мой дорогой энергичный Альберт, пожалуйста, делайте что только пожелаете, но не трогайте ее владений. Она обидится. Я запрещаю вам это делать.
Она говорила шутливо, но тем не менее твердо.
Итак, знай, сверчок, свой шесток. Он начинал понимать, что его обязанность — быть под рукой у королевы, когда бы она того ни пожелала, играть роль идеального мужа и обеспечить появление на свет наследника престола.
Он оставил ее и закрылся у себя в комнате, чтобы написать письма друзьям, которые, как и дядя Леопольд, могли понять его чувства.
«Я муж, — грустно писал он, — но отнюдь не хозяин дома».
Менее чем через две недели после свадьбы сына герцог собрался в дорогу.
— Ты теперь устроился, сынок, — сказал он, — а мне надо управлять своими владениями. Не горюй, все образуется, только будь осторожен. Твоему брату пока нет нужды ехать. Он может остаться еще на месяц, а то и два. А к тому времени ты уже почувствуешь себя здесь как дома.
— Боюсь, что этого никогда не будет, — с грустью сказал Альберт.
— Полно! Здесь прекрасная природа, климат очень похож на наш. И думай о своем положении здесь.
— Я и так думаю, — меланхолично ответил Альберт.
— Тебе будет помогать Штокмар. Ему ты вполне можешь доверять.
О да, Штокмару он доверял; но тот ведь тоже иностранец, и куда им двоим против королевы и лорда Мельбурна, которые, похоже, твердо решили держать его подальше от государственных дел.
Он чувствовал, что не может открыть отцу свою душу. Он восхищался им и уважал его. Он знал, конечно, что в жизни отца было много увлечений, но причиной тому, как он думал, стал несчастный брак. Плотскому искушению поддаться легче всего, думал он и потому не осуждал отца за прошлые излишества. Женщины искушали его. Но сам он, он в это верил, будет избегать подобных искушений. Он будет избегать всех женщин, кроме своей жены. Эти надутые англичане считали его толстокожим. Пусть их. Но что касается женщин, тут уж его никто не сможет упрекнуть.
Итак, отец уезжал. Вот-вот готова была порваться еще одна связь с Розенау.
Карета стояла у дверей. Альберт попрощался. Со слезами на глазах смотрел он, как она исчезает вдали. Потом повернулся и медленно пошел во дворец.
Виктория ждала его наверху на лестничной площадке.
— Бедный мой Альберт…
Она загородила ему дорогу, в ее голубых глазах стояли слезы.
— Я понимаю, как вы себя чувствуете…
— Ничего вы не понимаете… вы не понимаете… — вскричал он и бросился в свою гостиную.
Сейчас он бы не смог с ней говорить. Он боялся, что стоит ему только раскрыть рот, и он скажет ей, как ему хочется уехать домой, он ударится в слезы и будет реветь, как младенец. Он слышал, как она звала его по имени, когда бросилась вслед за ним; он быстро повернул ключ в замке.
— Альберт, — кричала она. — Я, я здесь.
— Я… я хочу побыть один.
— Нет… только не без меня.
— Виктория, пожалуйста, уйдите. Я слишком расстроен.
— Нет, нет, — говорила она. — Я хочу вас успокоить. Откройте дверь. Откройте сейчас же.
Он повиновался, и она готова была броситься в его объятия, но он стоял молча, недвижный, как истукан.
— Альберт, — в испуге вскричала она, — я хочу вам помочь. Я знаю, каково вам сейчас, ведь уехал ваш отец.
— Как вы можете знать? — отвечал он. — Вы сами никогда не знали отца.
— Да, но я все могу понять.
— И мать свою вы не любите. Как вы можете что-либо понимать?
Он холодно отвернулся от нее, но она крепко обхватила его руками, прижала к себе, заплакала.
— Альберт, дорогой мой, мне тяжело видеть вас несчастным. Ведь я люблю вас, Альберт.
Тут он повернулся к ней, и они оба заплакали.
Он поддался слабости, сказал он.
Нет, нет, это не слабость! Его поведение вполне естественно. Нужно делиться своими бедами. Она поможет ему это понять.
Поцелуй тут же сделал ее безумно счастливой.
— Знает Бог, как велико мое желание видеть вас счастливым и довольным. Я бы сделала что угодно… что угодно…
Ну мог ли он остаться безучастным к подобной преданности?
Но позже подумал: она сделает для него что угодно… только не позволит разделить с нею трон.
Альберт был вне себя от возмущения. Хотя Эрнест всегда смеялся над ним, называя его ханжой, он никогда бы не поверил, что брат пустится в приключения, которые могут иметь такие последствия.
Вот уже несколько недель Эрнест выглядел нездоровым.
— Чужая страна, — сказал Альберт. — Ты почувствуешь себя лучше, когда уедешь.
— Нет, я был у врача, — сказал Эрнест. — Виной всему одна женщина из Берлина.
— Женщина! — воскликнул Альберт. — Боже милостивый, Эрнест! Ты это серьезно?
— Альберт, ради Бога, спустись на землю. С кем не бывает.
— А те, с кем бывает, должны потом страдать, — сурово сказал Альберт.
— Ты прав, дорогой мой братец. Надеюсь, ты никогда не попадешь в подобную передрягу. — Тут Альберт пришел в такой ужас, что это рассмешило Эрнеста: — Или боишься, что попадешь?
— Тебе бы все шутить, а дело совсем не шуточное. Я рад, что отец об этом не знает.
— Знает. И все понимает. У него нет иммунитета против искушений плоти, как у тебя.
— Может, заранее сказать, что я научился их преодолевать?
— О, я уже догадываюсь: милая крошка Вик не дает тебе бездельничать.
Альберт не знал, куда деться от стыда.
— Эрнест, да что с тобой такое?!
— Рок — увы! — подстерегает всех, кроме праведников! Разумеется, если они еще остались, в чем я… очень сомневаюсь.
Любовь к брату помогла Альберту преодолеть замешательство.
— Тебе надо позаботиться о хорошем лечении.
— Чем я и занимаюсь.
— А затем, Эрнест, женись. Но не раньше, чем вылечишься. Не будешь же ты рисковать здоровьем наследника.
— Можешь на меня положиться.
— Мне придется все рассказать Виктории. Мы условились не иметь друг от друга тайн.
— Понимаю, — сказал Эрнест.
— Мне, конечно, будет неприятно, но долг есть долг.