Читать интересную книгу Время вспомнить все - Андрей Воронин

Теперь Хоботов больше не видел никого, кроме него.

Он остановился, отошел к стене и нервно достал пачку сигарет. Но не прикуривал, лишь вставил одну сигарету в рот. Мужчина не спеша шел, на его груди покачивался фонарик на кожаном ремешке. А когда поравнялся с Хоботовым, то приостановился, посмотрел на пачку в руках и спросил:

– Земляк, закурить не найдется?

– На, кури, – руки Хоботова дрожали, когда он щелкал зажигалкой.

– Что, с бодуна? – сочувственно поинтересовался крепко сложенный слесарь-сантехник.

– Можно сказать и так.

– Пошли, здоровье поправишь.

И Хоботов с облегчением вздохнул.

«Да, все как всегда, все получается само собой».

– Пошли, коль не жалко.

Они были чем-то похожи, примерно одного роста, одинаковой физической силы и даже примерно одного возраста. Лишь седоватая борода старила слесаря, да морщин на его испитом лице накопилось побольше.

– Где? – спросил Хоботов.

– Где, где, – рассмеялся слесарь, – ведомо, где в … Только вот в подвал зайти придется в двенадцатом доме, вентиль проверить. Вчера поставили, вдруг как подтекает?

Хоботов прикрыл глаза, шагая рядом с сантехником, городской пейзаж уже стоял у него в памяти.

«Подвал, трубы… Трубы… – и он усмехнулся. – Вот почему у меня ночью не получалась змея! Это не змея, это не удав, в удавов верили древние греки, а для современного человека – это труба огромная, серебристая, рифленая, которая окутывает весь город. Да, Лаокоон – это человек города и его должна давить труба».

– Ты чего задумался? Плохо?

– Да нет, всегда от предчувствия выпивки меня знобить начинает.

Слово «предчувствие» несколько покоробило слесаря. Уж слишком оно было не из его лексикона, но оно соседствовало с куда более знакомым и близким словом «выпивка».

– Да уж, хреново, – слесарь посочувствовал Хоботову, – когда колотить начинает. Пошли, пошли.

Они завернули в арку, остановились у невысокой, крашеной суриком двери с надписью «Бойлерная». Слесарь копался со связкой ключей, пытаясь отыскать нужный. Ориентировался он не по номерам, а по каким-то странным запилам, сделанным ножовкой. Дверь приоткрылась, на мужчин пахнуло сыростью и удушливым подвальным теплом.

– Дай, я вперед, – сантехник взял металлический чемоданчик и зажег фонарь.

Спускался он боком – так, словно бы шел в лыжах по крутому склону горы.

– Осторожно, тут коты гадят. Один раз поскользнулся, чуть голову не расшиб. Тут упадешь, так хрен тебя кто достанет. Сюда по полгода могут не заглядывать.

Помещение, в котором оказались Хоботов и сантехник, скульптору понравилось. Это был старый подвал, стены не оштукатурены, из хорошего красного кирпича, по которому пятнами расходилась плесень.

Вдоль стен тянулись трубы, и новые, в блестящей станиолевой теплоизоляции, аккуратно стянутой фирменными хомутами, и старые, ржавые, уже потерявшие гладкость, словно они годы пролежали на морском дне, обросли раковинами, водорослями и только совсем недавно их извлекли на свет, чтобы повесить на стену в мрачном подвале.

– Присаживайся, пока я тут пошаманю. – пригласил слесарь, подвигая ногой пластиковый ящик из-под «кока-колы».

Хоботов присел, смотрел, как мужчина лезет по приставной сварной металлической лесенке к верхней трубе, как проверяет вентиль, откручивая и опуская задвижку, поджал сальник.

– Вот и порядок, – он вытер ладони о штаны и, не торопясь спустился, развернулся и прислонился к лестнице. – Дай еще сигарету, – попросил он. – Пить здесь будем или пойдем куда?

– А куда пойти можно?

– В другой подвал. Да там запах такой же. Я уже привык, а тебя, небось, мутит?

– Нет, не мутит, – покачал головой Хоботов, – Нравится.

– Не может такой запах нравится.

– Нет, не вру.

Слесарь нагнулся, открыл железный чемоданчик и вытащил бутылку портвейна, завернутую в мятую газету.

– Вот, сегодня одному интеллигенту в смесителе на кухне прокладку сменил, так он портвейном рассчитался. Сколько же он у него стоял? Я уже таких этикеток и не припомню. «Семьсот семьдесят седьмой», «Три семерки», помнишь? Раньше самым лучшим считался, – и слесарь сорвал с горлышка пробку с козырьком. – Давай, тяни, – он подал бутылку.

Хоботов неторопливо, спокойно принял портвейн.

Пил как всегда, высоко запрокинув голову и вливая жидкость себе в рот, только булькало. Даже не прикладываясь к горлышку.

– Ловко ты пьешь. А я вот так не умею, у меня сразу изо рта выливаться начинает, словно кто пробку в горло воткнул.

Они в два приема выпили бутылку портвейна. Хоботов достал портмоне, вытащил крупную купюру и, держа ее в двух пальцах, протянул сантехнику.

– Может, сбегаешь еще? Что-то не проняло. А я здесь посижу.

– Лады, – сантехник исчез, оставив чемодан с инструментами, прихватив с собой лишь фонарик.

Хлопнула дверь наверху. Хоботов увидел ноги сантехника в старых джинсах, которые мелькнули в подвальном окне. Хоботов сладострастно потер ладонь о ладонь, он чувствовал покалывание в кончиках пальцев, почти такое же, какое наступало перед удачной работой.

– Идет, идет, – зашептал он, – все идет как надо, – а затем его взгляд заскользил по трубам. – Вот они, удавы, вот они, змеи! Обвили, окружили, но меня-то вам не удушить.

Вновь хлопнула дверь, и сантехник с двумя бутылками водки и со свертком закуски под мышками, радостный и возбужденный, влетел в подвал.

– Во, украинскую купил! На две хватило и на закусь еще.

– У тебя дети есть? – довольно холодно спросил Хоботов, когда сантехник устраивал еще один пластиковый ящик, чтобы использовать его как стол.

– Есть. Дети – дело нехитрое, в смысле – завести.

А вот потом… – он махнул рукой, освободившейся после того, как поставил откупоренную бутылку на ящик, – все кричат «деньги давай, деньги!», – разлив по стаканам, закрыл пробку, – сегодня дал, а завтра их уже нет. А где я деньги возьму? Я же слесарь, а не рэкетир какой. Ну, бутылку кто поставит, ну, где пара тысяченок обломится, так этого ж, разве что, хватит вот так, в подвале посидеть, по пузырю покатить…

– Дело говоришь, – сказал Хоботов, сам удивляясь звучанию своего голоса.

Он стал надтреснутым, немного хриплым, таким, какой бывает у людей много пьющих и много курящих.

– Что, вздрогнем? – спросил он, посмотрев в глаза слесарю.

Тот, еще ничего не поняв, согласно кивнул и потянулся за стаканом. А Хоботов, резко поднявшись, навалился на него, схватив за шею, и принялся душить.

Слесарь только с виду выглядел крепким. Может, в молодости он и обладал большой силой, но загубил ее.

Он даже не смог оказать достойного сопротивления, и уже через пять минут его бездыханное тело лежало на бетонном полу, усыпанном всякой дрянью, от бычков до прошлогодней листвы, залетевшей сюда сквозь разбитое окно.

Хоботов тяжело и возбужденно дышал. Он смотрел на мертвое тело с улыбкой умиления.

– Вот идеальная скульптура, – пробормотал он. – Любят же говорить идиоты искусствоведы, что творение скульптора – это остановленная жизнь. Вот творение рук моих!

Он не спеша взял полную бутылку, положил ее в металлический ящик, туда же полетела и закуска. Надел на голову шапку слесаря, а затем, перевернув его на живот, щелкнул складным ножиком и самым коротким лезвием вырезал на затылке крест – тот знак, которым обычно подписывал все свои скульптуры. Натянув на голову лыжную шапку слесаря с идиотским помпоном, прихватив его инструменты. Хоботов покинул подвал, аккуратно подперев дверь обломанной веткой.

Он шел по улице быстро. Теперь ему хотелось как можно скорее попасть в мастерскую. Дойдя до акведука, он увидел промоину в грязном темно-зеленом льду, сорвал с головы шапочку, бросил ее в ящик и, связав ручки проволокой, зашвырнул ящик в воду. Тот исчез моментально, тяжелый, с полной бутылкой водки, с инструментами и всякой железной дребеденью, которую носят с собой сантехники.

Глава 7

Обычно человек просыпается, когда громко включают музыку, но тут случилось наоборот. Наталья Болотова открыла глаза сразу после того, как музыка резко смолкла, буквально оборвалась на полуфразе. Ресницы дрогнули, глаза открылись, и она увидела девушку, стоящую к ней спиной, рассматривающую магнитофон.

В правой руке девушка держала ключи. Она вертела их на пальце и металлические пластинки, ударяясь друг о друга, словно заканчивали смолкнувшую музыку, издавали мелодичный звон. На ногах у девушки были тяжелые ботинки. Длинные светлые волосы лежали на плечах.

– Вы кто? – воскликнула Наталья, тут же опуская ноги на пол.

Девушка повернулась.

– А вы кто? – она смотрела на журналистку так, как могут смотреть на кошку, неизвестно откуда взявшуюся в квартире, устроившуюся на хозяйском диване, причем у кошки, плюс ко всем недостаткам, грязные лапы.