радости, для меня это катастрофа.
С тех пор как Мариано переехал в Остию, Антония основательно взялась за меня, нагружает меня поручениями и упреками, которые раньше можно было разделить с братом: помыть посуду, приготовить еду, погладить белье, застелить кровати близнецов, – помоги тут, помоги там, и так постоянно. Закончишь с домашними делами – садись за уроки, каждый день одна и та же заунывная песнь. И никаких больше прогулок, изредка выпадает шанс встретиться с друзьями; я уже забыла вкус губ Федерико, Андреа – запретная тема, этот спектакль окончен.
Антония выслеживает меня, как охотник с ружьем преследует лисицу; однажды, вернувшись из школы, я обнаруживаю на кухонном столе новый словарь. Мать улыбается. Говорит, спросила у синьоры Феста, в ее доме мать убирается, что можно подарить читающему ребенку, а та ответила с безжалостной педантичностью: словарь.
– Теперь ты можешь сопоставлять значения с латынью и с греческим, будешь глубже изучать языки, вот бы мне так, здорово же? Здесь все слова есть, какое ни возьми…
Она наугад открывает словарь, показывает пальцем страницу, цепляет очки на кончик носа, читает: «Мелолог, происходит от melos и logos, понимаешь? Это то, чему вас учат, смотри, это значит… текст, сопровождаемый музыкой».
Она передает мне словарь, продолжая улыбаться, глаза ее мечтательно блестят, тогда я смотрю туда, куда она ткнула пальцем, и повторяю: «Мелолог…» – вслух читаю определение целиком.
Материнская радость со всех сторон лепится ко мне, после нескольких месяцев хмурых взглядов, рубленых фраз я не могу расстроить ее, поэтому перелистываю страницу и выбираю следующее слово, время как будто останавливается для нас, занятых познанием неизведанного. С каждым произнесенным мной словом мать все больше оживляется, повторяет его вслед за мной, пытается им овладеть, произносит его с акцентом, типичным для тех, кто говорит на диалекте, от него она так и не смогла избавиться. Некая сила заставляет меня делать то, чего хочет она, радовать ее, а не себя.
С появлением этого «дара» время сжимается, я учусь бесконтрольно, разрушая себя, беспрерывно, я не считаю себя умнее других, в моем случае это чистое упорство, я впадаю в раж, гонюсь за оценками, шесть превращается в шесть с половиной, шесть с половиной – в семь, семь с половиной – в восемь. Когда учительница отдает мне листок с заданием, на котором стоит цифра девять, я вскакиваю с места.
Одноклассники сначала молча смотрят на меня, потом начинают хихикать, но мне все равно, я вижу, как они на уроках и во время контрольных играют в телефон, передают друг другу записки, подглядывают к соседям в листочки, пока в моей голове отдается эхом, как мячик для пинг-понга, ритмично ударяющийся об стол голос Антонии: «Так вот ты какая, как начинаются сложности, тут же все бросаешь».
Об этой оценке я тоже не говорю матери, потому что одна хорошая оценка – это как банка, сбитая первым выстрелом, я должна стрелять дальше, пока не выбью все, а потом прийти к ней и доказать, что могу получить не только бесполезные призы вроде розовых медведей-исполинов, жевательного мармелада, шоколадных конфет, я стану поводом для гордости, не сдамся.
После третьей успешной контрольной – по всем предметам, даже по математике, – одноклассники замечают, что я способная, и поначалу не знают, как реагировать: я не настолько омерзительна, чтобы меня считали зубрилой, над которой можно глумиться, однако я не настолько богата и не так откровенно плюю на учебу, чтобы соперничать или дружить со мной. Поэтому перед тем, как их вызовут к доске, они просят помочь, кратко пересказать параграф или что-то подсказать, во время контрольных тянут руки к моему листку и пытаются подглядеть; я же пытаюсь помочь Агате, потому что она отстает, хоть и очень старается, по мне, так ей правда сложно учиться, и она не станет злоупотреблять моей добротой. Но когда Самуэле подходит к моей парте, стоит только учительнице итальянского выйти из класса, и резко выхватывает у меня листок с контрольной, чтобы посмотреть мои ответы в задании с открытыми вопросами, я не сижу молча, а энергично вскакиваю со стула и отнимаю у него лист.
– Сядь на место, – сурово приказываю я, не мигая глядя на одноклассника.
Сухопарый Самуэле смотрит на меня свысока, прищурившись, зрачки у него сужаются, как у кошки, – он не привык к отказам.
– Ты просто нищебродка, жалкая зубрила без гроша в кармане, – говорит он на диалекте: он оскорбляет меня, чтобы указать на мое положение, обвинить меня в этом, открыть всем глаза, что в нашем классе только я из бедной семьи, я чужая, отщепенка, ошибка выжившего.
Я не успеваю ответить, потому что возвращается учительница, Агата кладет мне руку на плечо, будто хочет утешить, она думает, что я разревусь, не сдержусь, но я сама убираю ее руку и принимаюсь прилежно разглаживать помятый листок с заданием, я расправляю его вдоль и поперек, одновременно буравя взглядом спину Самуэле.
У матери есть корзина, в которой полно лоскутов, обрезков ткани, она нашивает их на одежду, чтобы подлатать штаны, зашить прохудившиеся карманы, прикрыть разошедшиеся швы, прожженные дыры и упорно не желающие отстирываться пятна на кофтах.
Самуэле первым уходит на перемену, я следом за ним, вижу, как он поднимается по лестнице, и тоже направляюсь туда, поднимаюсь за ним на два этажа и так до самого конца, вот Самуэле проскальзывает на террасу, что расположена на крыше, нам запрещено туда ходить.
Я тоже выхожу на крышу, день холодный и ясный, солнце бьет в глаза, Самуэле сидит с другими ребятами, все они старше меня.
Только в эту секунду он замечает меня, мои рыжие волосы.
– Чего тебе? – Он поворачивается ко мне лицом, в уголке рта торчит незажженная сигарета, взгляд одновременно насмешливый и нервный.
Как уже бывало ранее, в голове проносятся образы: упорный труд, споры, мое отчаяние и стремления, те мои черты, которые никто не хочет понять и принять, библиотека, угрозы; страницы и страницы, страницы за страницами, и над страницами и за страницами улыбка матери, повторяющей: мелолог, melos и logos, музыка и слова; челка библиотекарши Тицианы, список книг, без которых ты никто, все те, что мне пришлось прочитать, пока другим доставались легкие, веселые, развлекательные книжки, часы учебы, драки отца и матери, их крики, книги, что я держу на коленях в электричке и в туалете, заходящее солнце, пусть я больше не гуляю на закате, оценки, которые улучшаются, ухудшаются, осуждают меня. Эти мысли порождают желание сражаться, мстить; время, когда я не могла за себя постоять, прошло, теперь я многое поняла: я умею