Читать интересную книгу Яд и мед (сборник) - Юрий Буйда

– Как у лягушки, – уточнил Сорьин голосом человека, у которого болят зубы.

Княгиня посмотрела на него в упор – так, что у него и впрямь заболели зубы, и невинным голосом осведомилась, ткнув пальчиком в лежавшую перед Сорьиным книгу:

– Что же дальше?

Юноша воззрился на нее с изумлением и едва нашелся прошептать: «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами».

Она кивнула и, глядя все так же в упор, задумчиво проговорила: «Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других… я вам верю».

Приличной улыбкой и согласным молчанием ответила она на известие о приезде в имение знатного английского ученого Джошуа Морлея. В первый же вечер он подверг ее тщательнейшему осмотру и остался вполне удовлетворен увиденным.

Когда на следующий день князь Осорьин-Роща и доктор Морлей без доклада, по-деревенски, явились в ее покои, княгиня сидела за пяльцами. Она обвела вошедших внимательным и спокойным взглядом. От нее не укрылось, что гайдуки за князевой спиной прячут что-то в рукавах.

– Доктору угодно осмотреть тебя еще раз, – сказал князь. – Изволь, душа моя.

– Ваша? – княгиня вскинула брови. – Тогда прощайте!

И, выхватив из-под себя два огромных уродливых пистолета, выстрелила мужу в сердце.

С этого выстрела и началась другая жизнь княгини Осорьиной-Рощи.

Едва окружающие пришли в себя, как она приказала поместить тело мужа в стеклянный сосуд с едким желтым спиртом и выставить в «кунсткамере», а доктора Морлея посадить на цепь в одном из потайных покоев.

Тем же вечером она призвала Сорьина в мужнину опочивальню.

Китайские ширмы были свернуты, разноцветные фонарики возжены. Молодой человек пришел в ужас от необыкновенного зрелища: на краю постели сидела прекрасная обнаженная женщина, чьи чресла были схвачены сталью; вокруг высились стеклянные сосуды, ближайший заключал в себе князя Осорьина-Рощу – со вздернутой задницей, безвольно висящими волосатыми ногами и искусно сделанной улыбкой на устах; в груди его зияла двойная рана.

– Отоприте! – велела княгиня, протягивая юноше ключ.

Наутро она велела ему немедленно покинуть дом.

– Уедем! – воскликнул он, припав к ее коленям. – Уедем в Европу… в Париж! Там будет царство нашей свободы!

– Париж… – задумчиво повторила княгиня. – Это далеко от России?

– К счастью!

– Но тогда как же там может быть царство нашей свободы?

И как ни умолял он ее о снисхождении, княгиня осталась непреклонной. Глядя на икону с изображением Спасителя и загадочно улыбаясь, она проговорила:

– Мы никогда не расстанемся и никогда не забудем друг друга. Возьмите, – она протянула ему ключ. – Но для этого вы должны уехать.

Гайдуки усадили безутешного Сорьина верхом и хлестнули коня…

А когда они вернулись, хозяйка отдала приказание, поразившее их точно громом, – однако ослушаться не осмелился никто.

И спустя час в барскую опочивальню потянулись мужчины, сколько их ни было в имении, и всем – и хромому сапожнику, и палачу с лицом из сырого мяса, всем, всем – отдалась прекрасная княгиня на ложе в «кунсткамере». Пред тем каждому выдавалась чара крепкого вина, и иные подходили к ложу в другой раз, чтобы уже с дерзостью овладеть этим телом и дыша перегаром, выкрикнуть непристойность в коралловое ушко. Хребет ей стерли в кровь. Невзирая на то что дважды в сутки она прерывалась на еду и краткий сон, Аталия Алексеевна исхудала до кости и под конец пятых суток несколько раз впадала в обморочное состояние, так что лекарю пришлось остановить происходящее своею властью.

Около месяца не показывалась на люди княгиня, а когда наконец явилась, все были поражены: глаза ее весело блистали, ямочки на румяных щечках смеялись, и осорьинские изумруды, украшавшие прическу, светились особенно тепло и ярко. Люди облегченно завздыхали и заулыбались, между прочими и один конюх, вообще отличавшийся веселым нравом, да вдобавок вспомнивший, как еще недавно эта женщина глухо стонала в его объятиях, и подмигнувший ей. Негромкий выстрел прервал становившееся дерзким веселье. Конюх-весельчак рухнул с черной дыркой во лбу. Ужас, смешанный, однако, с темным восторгом, охватил присутствующих. Княгиня враз сделалась обожаемой и страшной владычицей. И в тот же день железной своей ручкой взялась она за управление огромным своим имуществом и тыщами людских душ. Никто, однако, не знал, что тем утром, взглянув на иконку, Аталия Алексеевна увидела лишь нестриженый затылок Христа: Спаситель отвернулся от нее.

Не прошло много времени, как дом ее превратился в вертеп. Каждый вечер в ее покоях, среди высоких стеклянных сосудов, устраивались оргии, в которых участвовали самые красивые девушки и женщины, самые неутомимые и способные к блуду мужчины. Наутро некоторым из них бесстрастный палач с лицом из сырого мяса резал языки, иных запарывали на конюшне. Гайдуки рыскали по окрестностям и доставляли княгине прохожих и проезжих. После буйного пиршества и головокружительных забав гости нередко просыпались в объятиях медведя или под копытами огромных свиней, обитавших в мрачных подземельях осорьинского дома и питавшихся человеческим мясом.

Слухи о бесчинствах молодой вдовы дошли до государыни. В Осорьин была послана комиссия под началом князя Потемкина.

Как только одноглазый красавец переступил порог осорьинского дома, навстречу ему из других дверей вышла процессия людей в черном, со свечами и иконами, с монахами и попами, со стенаниями и заунывным пением. Двадцать двухсаженных гайдуков несли на плечах широкие носилки с телом прекрасной владелицы имения.

Потемкин грозно нахмурился и жестом велел опустить носилки.

Обнаженная женщина дивной красоты, едва прикрытая прозрачным газом, лежала со скрещенными на груди руками. Ниспадавшие на плечи волосы ее были украшены цветами картофеля. Потемкин опустился на колено и откинул газ с ее лица.

– Диво! – восхищенно прошептал он.

Внезапно раздался странный мелодичный звук, сопровожденный, однако, слишком знакомым всякому запахом.

Потемкин вскочил и обвел людей недоуменным взглядом.

– Но она, кажись, бздит! – воскликнул он.

– Только из почтения к вам, любезный Григорий Александрович! – Прекрасная «покойница» перевернулась на живот, явив взорам петербургских гостей отлично выпеченные ягодицы. – При сем обратите внимание на крохотную серебряную флейточку, вставленную в известное отверстие и облагораживающую звуки естества. – Она кокетливо подняла ножку и вторично издала нежный звук. – Не желаете ли испробовать, Григорий Александрович?

Потемкин хохотал как безумный. В ту же минуту участь княгини была решена. Григорий Александрович провел в имении месяц. В качестве отчета о поездке он привез в подарок государыне крохотную серебряную флейточку, вызвавшую во дворце фурор и заставившую забыть о проказах княгини Осорьиной.

Более тридцати лет предавалась она неистовому блуду. Иные ее привязанности длились годами, иные – часами; разная была и награда: от драгоценностей и рабов до урезания языков и медвежьих объятий. С годами вместе с угасанием тела гасла и потребность в мужских ласках, которым все чаще предпочитались ласки женские и скотские, для чего в богато убранном деннике содержался ученый осел Соломон, а в роскошной будке – дог Давид. Однако страстно увлекшийся ею именно в те годы князь Понятовский сделал в своем дневнике запись следующего содержания: «Она брюнетка, ослепительной белизны. Брови у нее черные и очень длинные, нос греческий, рот как бы зовущий для поцелуя, рост скорее высокий, тонкая талия, легкая походка, мелодичный голос и веселый смех, как и характер». Ему, впрочем, возражает французская художница Виже-Лебрен, писавшая ее портрет и утверждающая, что Аталия Алексеевна «очень низкого роста».

Весною 1774 года войска очередного русского самозванца Емельяна Пугачева придвинулись близко к границам владений княгини Осорьиной-Рощи. Понимая, что пощады ей от государя-разбойника ждать никак нельзя, Аталия Алексеевна велела собираться в отъезд.

В тот вечер она была проста и тиха, почти ничего не ела и вконец растрогала челядь милосердным обращением и кротостью, которая, вообще говоря, была не в ее нраве. Оставшись в спальне одна, она тяжело опустилась на табурет перед зеркалом. Оно отразило лицо немолодой усталой женщины, вынужденной пускаться в ухищрения для сокрытия своих лет. Сердце ее сжалось. И долго сидела она неподвижно, чувствуя, как пустеет ее сердце и заволакивается туманом душа.

Внезапно со двора донесся шум. Княгиня прислушалась.

Кто-то громко выругался; всхрапнули лошади; пришибленно завизжала собака; охнула и быстро побежала сенная девушка; с грохотом распахнулась дверь спальни.

– Кто тут? – вскинулась княгиня.

Твердым, уверенным шагом приблизился к ней громадный мужчина с ключом вместо креста на шее – и тело ее тотчас узнало его, и горячим воском наполнились увядающие груди, и тугим шелком натянулся ее живот.