Процедура знакомства не затянулась. Но Мари было уже все равно: щемящее чувство обиды и страшного разочарования достигло высшей точки. Она не смела взглянуть на Клементину, которая бурчала себе под нос: «Ну и ладно, ну и ладно!..» – что весьма красноречиво свидетельствовало о ходе ее мыслей.
Между тем Мари с изумлением заметила, что не одна она не в восторге от встречи: в лагере противника ее прибытие также не вызвало энтузиазма. Три женщины внимательнейшим образом изучали ее элегантный парижский наряд, и их двусмысленные улыбки лучше всяких слов говорили об испытываемых ими чувствах. У Мари не осталось никаких иллюзий: вся троица была настроена к ней явно враждебно, а это определенно не сулило ей безоблачную семейную жизнь…
2. А был ли мышьяк?
Несмотря на решение во что бы то ни стало сохранять спокойствие, новоиспеченная мадам Лафарж чуть не взвыла в голос, очутившись в отведенной ей комнате – огромном помещении с голыми стенами, единственным украшением которых являлись пятна плесени от сырости. Мебель была крайне убогой: грубо сколоченная крестьянская кровать, колченогий стол и два стула. Разумеется, никакого ковра, чтобы защитить ноги от холода, который исходил от пола, криво выложенного красной плиткой. В окнах часть стекол отсутствовала, и вместо них была натянута промасленная бумага.
– Это самая красивая комната в доме, – услышала Мари у себя за спиной самодовольный голос свекрови.
Старая мадам Лафарж, очевидно, ожидала благодарности и восхищенных возгласов, но Мари лишь спустя некоторое время убедилась в правдивости ее слов. Между тем это действительно была самая красивая комната. Старуха, к примеру, делила свою спальню с индюками, которых она выращивала, и с козьим сыром, вызревавшим в плетеных лотках.
Молодая женщина не смогла даже солгать во спасение: ей слишком хотелось плакать. После хорошенькой уютной спаленки в доме тетушки эта берлога казалась настоящим издевательством. Нет, поистине для одного дня неприятностей было слишком много…
– Я устала, – пробормотала она, постаравшись улыбнуться. – Прошу меня простить, но сегодня вечером я не составлю вам компанию: мне хочется отдохнуть и как следует выспаться. Если можно, принесите мне, пожалуйста, письменный прибор.
– Письменный прибор? Но зачем?
– Я хочу написать тете, баронессе Гара. Она просила меня послать ей письмо, как только я прибуду на место.
Ее золовка Амена и мадам Лафарж переглянулись, явно не понимая, что это за странная блажь. Со двора раздавались крики Шарля: он приказывал распрягать лошадей, отдавал распоряжения. Амена пожала плечами:
– Я дам все необходимое вашей служанке. Пусть она пойдет со мной.
Спустя некоторое время Клементина с видимым отвращением принесла горшочек из-под варенья, наполненный какой-то черной жидкостью, отдаленно напоминающей чернила, и перо.
– Вот ваш письменный прибор, мадам! – насмешливо произнесла она, поставив все это перед хозяйкой. – Неужели вы и впрямь собираетесь провести всю свою жизнь в этом стойле?!
Мари села к столу и взяла перо.
– О нет, я здесь не останусь, – произнесла она сквозь зубы. – Сейчас я напишу мужу.
– Вашему мужу? Но ведь вы можете поговорить с ним.
– Будет лучше, если он обо всем узнает из письма.
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, она принялась лихорадочно строчить пером по бумаге, в результате чего на свет явилось бредовое послание, которое впоследствии стало тяжкой уликой против нее. Да и неудивительно: надо было знать страсть этой женщины к выдуманным историям, чтобы понять истинные причины, побудившие ее написать подобное письмо. Она попыталась с помощью фантазий бороться с постигшим ее жестоким разочарованием.
«Шарль, – писала Мари Лафарж, – я хочу просить вас простить меня. Разница в привычках и в воспитании воздвигла между нами непреодолимую преграду. Я вас не люблю. Я люблю другого, которого, как и вас, зовут Шарль. Он следовал за мной до Юзерша, где сейчас и скрывается. Спасите меня от себя самого, а заодно и от него! Дайте мне двух лошадей. Я хочу доехать до Бордо и сесть там на корабль, который отвезет меня в Смирну. Я оставлю вам свое состояние, но терпеть ваши ласки я не смогу. Если же вы станете меня принуждать, я приму мышьяк. Он у меня есть. И тогда все будет кончено…»
Завершив это безумное письмо, Мари запечатала его и протянула Клементине, приказав отнести его Шарлю. Это было не самое приятное поручение: служанка не сомневалась, что адресат, получив письмо, придет в ярость. Так и произошло. Шарль в гневе устремился в комнату жены, а так как дверь оказалась запертой, он высадил ее плечом. Дверь распахнулась, раздался отчаянный крик, и Лафарж увидел бледную как полотно жену, стоявшую возле открытого окна.
– Если вы посмеете приблизиться ко мне, я брошусь в окно! – воскликнула она. – Лучше смерть, чем близость с вами!
Для влюбленного мужа это было чересчур. У Шарля, толстого и сильного Шарля, сделался нервный припадок – совсем как у юной девушки. Пришлось уложить его, и пока Мари с горем пополам пыталась запереться, мать, сестра и кузина устроили у постели больного совещание.
– Ох уж эта парижанка! – ворчала мадам Лафарж. – Я же говорила, что она принесет нам несчастье! Эта жеманница ненавидит нас, нам нужно подумать, как спасти от нее бедного Шарля.
Естественно, обе женщины поддержали ее, и, устроившись поудобнее, все трое принялись обсуждать, как избежать самого худшего.
Казалось, исправить положение невозможно, однако постепенно мир был восстановлен – благодаря другу семьи, господину де Шаверону, адвокату из Вутезака. Этот старый джентльмен был любезен и прекрасно воспитан. Шарль призвал его на помощь, и адвокат прежде всего примерно отчитал своего юного друга. Как он только мог подумать, что девушке, привыкшей к комфорту и изяществу, понравится Гландье в нынешнем его состоянии?!
– Черт побери! Вы же не на крестьянке женились, мой мальчик! Племянница члена генерального совета Французского банка имеет право на комфортабельное, уютное жилище. Ваша жена – великосветская дама, она нуждается в иной жизни, нежели та, которую вы привыкли вести здесь.
Урок принес свои плоды, и Шарль, раскаявшись, объявил жене, что она может обустраивать Гландье так, как ей будет угодно. Приятно удивленная, Мари, не теряя ни минуты, принялась за дело. Она приказала перекрасить стены, постелить на полы ковры, купила мебель. Постепенно дом стал гораздо более уютным, а Шарль в своей щедрости дошел до того, что подарил жене пианино, а также породистую лошадь, чтобы Мари могла совершать верховые прогулки по окрестностям.
Он сделал жене столько хорошего, что однажды вечером дверь спальни, бывшая все время на запоре, открылась для истомившегося мужа, и тот, войдя, посчитал, что он в раю. С этой минуты между Лафаржем и женой, которую он нежно именовал «моя уточка» или «моя козочка», воцарилась идиллия…