Читать интересную книгу Смерть online - Пи Трейси

– Никакой.

Бонар горько вздохнул и откинулся на спинку стула, поглаживая толстый живот. Коричневая форменная рубашка разошлась между пуговицами, державшимися на честном слове.

– Значит, слетевшие ангелы нашептали тебе, что это сделал их отпрыск, задолго до того, как я это сказал, позволь напомнить. Но такое прозрение, друг мой, ничего не стоит. Нам неизвестно, кто он, где он, как выглядит, сколько ему лет…

Холлоран слегка улыбнулся. Хорошо. Полезно поговорить с Бонаром о деле, сосредоточившись только на нем и больше ни на чем, стоя на этой прямой линии до тех пор, пока она тянется.

– Он родился в Атланте. Тридцать один год назад.

– Да? Тебе было видение? Откуда ты знаешь?

– Из налоговых деклараций. Первые составлены тридцать с чем-то лет назад, когда Клейнфельдты были Бредфордами. И не были богаты. Может быть, только что поженились, только начали жить с довольно низкими доходами по отношению к крупным расходам на медицинскую помощь. Крупным для того времени и для их возраста, на четвертом году жизни в Атланте. По-моему, потратились на рождение и уход за ребенком.

Бонар, заинтересовавшись, выпрямился на стуле.

– Поэтому я обратился в архив округа и спросил, зарегистрировано ли в том году рождение младенца по фамилии Бредфорд. И действительно, двадцать третьего октября шестьдесят девятого года у Мартина и Эмили Бредфорд родился ребенок.

Бонар на миг затаил дыхание.

– Минутку. Клейнфельдтов убили двадцать третьего октября.

– С днем рождения, малыш, – усмехнулся Холлоран.

– Проклятие. Дата рождения, дата смерти… Действительно он!

Холлоран в последний раз затянулся, бросил окурок в пустую банку из-под коки.

– Жалко, что ты не окружной прокурор. Это крепкий орешек. Знаешь, нам нужны свидетели, отпечатки, улики, вещественные доказательства, которых мы не имеем. Он даже капитал не наследует.

Бонар покачал головой:

– Не имеет значения. Никто не кромсает трупы родителей только из-за денег. У него на уме что-то другое, и нам это вряд ли понравится.

Он раздул щеки, глубоко вдохнув, устало поднялся со стула, подошел к окну.

Через дорогу стоит ферма Гельмута Крюгера, и Бонар смотрел на голштинских коров, возвращавшихся с пастбища к вечерней дойке, думая, что лучше бы он стал фермером. Вряд ли телята убивают собственных родителей.

– Ты уже прогнал его через компьютер?

– Тут проблема. В свидетельстве о рождении не записано имя.

– Как это?

– Регистраторша, с которой я разговаривал, сказала: тут нет ничего необычного. Свидетельство заполняется в день рождения, когда некоторые родители еще имя не выбрали. Если потом не просят вписать, то графа остается пустой. Но название больницы указано, и мне дали координаты семейного врача.

– Ты с ним поговорил?

Холлоран отрицательно покачал головой.

– Только не говори, что он умер.

– Жив, здоров, в гольф играет. Жена обещала, что вечером перезвонит.

Бонар кивнул, снова глядя в окно.

– Значит, мы на верном пути.

– Может быть. Хочешь перекусить до звонка? Я продиктовал его жене номер своего мобильника, так что можно уйти.

Бонар оглянулся, заслоняя усталой массивной фигурой последний дневной свет в окне.

– Позже встретимся у тебя. Мне сперва надо в магазин заскочить.

– Можно в кафе пойти.

– Сегодня двадцать четвертое, Майк.

– Знаю… – Холлоран вдруг спохватился. – Ох, черт! Совсем забыл. Прости, старина.

– Не напрягайся. – Бонар грустно и глуповато усмехнулся, все прощая. – Знаешь, в октябре у нас слишком много умерших.

– Правда.

Но эту умершую нельзя забывать, думал Холлоран, сворачивая через полчаса на свою подъездную дорожку. Минуту посидел в машине, чувствуя себя виноватым, почти желая снова стать верующим, исповедаться и получить прощение.

Официально Бонар холостяк, а в действительности овдовел во время снежной бури 1987 года, когда его школьная возлюбленная съехала с дороги и завела отцовский пикап в трясину Хаггерти. В течение следующих сорока восьми часов выпало тридцать семь дюймов снега, по дороге мимо Хаггерти редко кто ездил, поэтому лишь через четверо суток туда наконец добрался снегоочиститель, и были обнаружены замерзшие обезображенные останки Эллен Хендрикс.

Хуже всего, что она умерла не сразу, успев написать Бонару письмо, которое потрясло всех живущих в границах Висконсина, отмеченных на дорожной карте «Стандарт ойл». Страдала, замерзала, но в письме не было никаких признаков страха и паники, только непоколебимая вера, что Бонар ее найдет. Писала об их скорой свадьбе, о троих будущих детях, о двухместном «тандерберде», который он обязательно должен продать, потому что дети там не поместятся, и только в конце, когда карандашные строчки пошли вкривь и вкось, мягко пожурила его за промедление.

Последние слова были написаны двадцать четвертого октября, и с тех пор Холлоран с Бонаром проводили этот вечер вместе, выпивали, закусывали, не обсуждая, как все могло бы сложиться. Традиция больше связана с их дружбой, чем с поминками давно умершей девушки, но почему-то – они никогда не старались понять почему – скорбная дата приобрела большое значение. Нельзя было ее забывать.

– Ну и проклятые ключи Клейнфельдтов нельзя было забывать, – вслух напомнил он себе и принялся колотить по рулю ребром ладони, пока не почувствовал боль.

Столетние вязы затеняют единственный акр, оставшийся от фермы прадеда. У него остается дом, двор, но старая колониальная немецкая постройка выглядит чужеродной среди новых вульгарных одноэтажных загородных домов. Дом слишком велик для одинокого мужчины, однако в нем выросли четыре поколения Холлоранов, и он никак не может заставить себя с ним расстаться.

Холлоран вылез из машины и направился по лужайке к двери, плотнее запахивая полы куртки. С тех пор как он несколько минут назад вышел из конторы, ветер усилился, сухие листья шуршат, летя под ногами. Если б у них хватило ума, перебрались бы во Флориду. Почти чуется запах грядущей зимы, что заставило вспомнить вчерашнее предсказание Дэнни о раннем снеге, когда он вез своего юного подчиненного к смерти.

Войдя в маленькую прихожую, мысленно услышал топот по полу своих детских заснеженных ботинок, потом умолкший десять лет назад голос матери напомнил, что надо закрывать за собой дверь – о чем он только думает? Хочет двор натопить? В знак протеста, запоздавшего на десять лет, Холлоран оставил дверь приоткрытой для Бонара, гадая, почему почти все его воспоминания связаны с зимой, словно он прожил тридцать три года там, где не бывает других времен года.

Повесил тяжелую куртку в шкаф в прихожей, положил портупею с оружием на верхнюю полку.

– Что еще за глупость? – спросил Бонар, когда впервые это увидел. – Допустим, я грабитель, накачанный наркотой. Ты заходишь, оставляешь свои причиндалы в шкафу, я легко их вытаскиваю, всаживаю тебе в живот пулю, пока ты костыляешь по лестнице в нижнем белье.

Но Эмма Холлоран никогда не позволяла проносить в дом оружие дальше прихожей. Ни пятидесятилетний винчестер собственного мужа, ни, разумеется, девятимиллиметровый служебный пистолет сына. Она десять лет покоится в могиле, а Холлоран до сих пор не способен пронести оружие мимо шкафа в передней.

В холодильнике стоит бутылка «Дьюара» – по мнению Бонара, криминал, а Майкл любит холодное виски.

Он щедро плеснул в два стакана, где раньше было виноградное желе, отхлебнул, разглядывая содержимое холодильника. Отодвинул в сторону коробки с готовой замороженной едой, обнаружил сокровище в прямоугольной бумажной упаковке, покрывшейся инеем.

– Милый, я пришел! – крикнул Бонар из прихожей, крепко захлопнув за собой дверь. Протопал по коридору на кухню, водрузил на стол два пакета. Холлоран скептически посмотрел на торчавшую из них зелень.

– Цветы принес?

– Салат, болван. У тебя есть анчоусы?

– С ума сошел?

– Так я и думал. – Бонар принялся разгружать пакеты. – Не бойся. Вот анчоусы, вот чеснок, грустные и унылые стручки зеленой фасоли, нуждающиеся в подкреплении…

– У меня еще Ральф есть.

Бонар втянул воздух сквозь зубы. Ральф был последним теленком, которого вырастил Альберт Свенсон перед продажей фермы и переездом в Аризону. Они в складчину купили молодого бычка, откармливая его в заключительные два месяца жизни кукурузой и пивом.

– Я думал, мы навсегда стерли его из памяти.

Холлоран кивнул на белый пакет в раковине, протянул Бонару стакан из-под виноградного киселя с виски.

– Я приберег вырезку.

– Господи Иисусе. – Бонар с ним чокнулся, выпил, сморщился. – Старик, сколько можно тебе говорить? От холода вкус притупляется. Не надо держать его в холодильнике, а уж тем более пить из старых стаканов, заляпанных трафаретами из комиксов. Это кто? Марсианин?