братом кого-то из них, и это хорошо. Кровь, возможно, гуще, чем вода, но деньги куда гуще, чем то и другое.
– Калеб?
Он садится на краешек кресла с готовностью, граничащей с маниакальностью.
– Да?
– Ты знаешь, кто я такой?
Между его бровями появляется озадаченная морщинка.
– Да, мне точно известно, кто ты.
– Значит, Блэр объяснил тебе, какими средствами располагает моя семья?
– Блэр? – Недоумение Калеба кажется вполне искренним, но дедушка говорил мне, что люди успешнее всего притворяются, когда врут тебе прямо в лицо.
– Перестань, – презрительно фыркаю я. – Он явно пытается свести со мной счеты. Думаю, вы, ребята, хотите отомстить мне.
– Я не хочу мстить…
– Но что бы вы там ни задумали, это необходимо прекратить. – Мой голос надламывается. Я, стараясь успокоиться, делаю глубокий вдох. – Ты отдаешь себе отчет в том, что совершаешь тяжкое преступление?
Его челюсть начинает двигаться вверх-вниз. Наверное, не следовало мне этого говорить.
И я быстро меняю тактику.
– Но ничего страшного не произошло. Мои родители будут благодарны тебе, узнав, что ты мне помог. Нужно лишь, чтобы ты принес телефон.
Мужчина ставит локти на бедра и прячет лицо в ладонях.
– Калеб… – И когда он поднимает глаза, я протягиваю руку и говорю: – Принеси мне телефон.
Но он не делает этого, и я совсем уж ничего не понимаю. Почему он не слушает меня? Стараюсь сохранять спокойствие, но меня охватывает неведомое прежде ужасающее чувство. Как, было дело, сказал мистер Райвас? Как он назвал состояние безнадеги и беспомощности? Я в полном смятении.
Да, так оно и есть.
– Ты ведь имеешь какое-то отношение к Блэру, верно? Он ненавидит меня, значит, и ты тоже?
– Я не ненавижу тебя, – сердито говорит мужчина.
– А что же тогда это такое? Я могу заплатить тебе сколько угодно. У меня очень много денег.
– Я не хочу денег!
– А чего же ты хочешь?
– Я хочу тебя…
Опускаю голову на изголовье кровати.
– Что не так? – Он, похоже, по-настоящему озадачен.
Во рту у меня пересохло. Я молчу.
– Тебе снова нужно в туалет?
Киваю, хотя это не так, и он снимает с меня кандалы. Я встаю, и оказывается, что мои икроножные мышцы очень ослабли, и я не понимаю, что тому виной – голод, страх или побочное действие лекарства. Закрывшись в туалете, стараюсь собраться с мыслями.
Я хочу тебя.
Я не дурак и не наивный ребенок. И понимаю, как это звучит. Но я понимаю также, что Блэр с Эваном жаждут моей крови. Они хотят напугать меня, а что является самым страшным из того, что может сказать мужлан, которому они заплатили? То-то и оно.
Внезапно на меня накатывает гнев, и я распахиваю дверь. Они пытаются издеваться надо мной – но не тут-то было. Калеб стоит, засунув руки в карманы, поза у него расслабленная. Он совсем не похож на безумных киношных похитителей, и мне кажется, это хороший знак.
– Калеб? – Я очень стараюсь говорить невозмутимо, даже дружелюбно. – Мне действительно нужно поговорить с мамой.
В его взгляде мелькает боль, а потом он берется за одеяло.
– Пора спать.
– Калеб… – говорю я повелительным тоном моего дедушки. – Хватит.
– Спать, – повторяет он, вроде как перестав сердиться, и я опять ничего не понимаю. Он должен хотеть, чтобы я позвонил. Он должен хотеть денег.
Опять смотрю на сову-камеру. Отступать унизительно, но будет еще хуже, если я попытаюсь схватиться с ним и проиграю, и потому я ложусь на комковатый матрас и позволяю ему запереть кандалы у меня на ногах.
– Оставить лампу включенной? – спрашивает он.
– Без разницы.
Его лицо принимает совершенно непонятное мне выражение, и он тушит верхний свет. В комнате темным-темно, как в пещере. Ни тебе лунного света, ни уличных фонарей, ни чего-то еще.
– Калеб… – Я не могу совладать со своим голосом – он дрожит. – Где мы?
Он не отвечает.
Шестнадцать
Когда я просыпаюсь, мужчина сидит в кресле и наблюдает за мной. Верхний свет включен, от кружки исходит сильный аромат кофе.
– Доброе утро, – говорит он, кивая на чашку, оставляющую мокрую окружность на тумбочке. Я тоже хочу выпить кофе, но быстрый взгляд на кружку говорит мне, что это опять бульон, который я успел невзлюбить.
Как долго я нахожусь здесь? Несколько дней? Неделю?
Из-за тяжелых штор и отсутствия в комнате часов невозможно понять, день сейчас или ночь.
Я все время сижу, Калеб же то стоит рядом, то смотрит на меня, то приносит бульон, но его недостаточно для того, чтобы у меня пропало чувство голода.
Гадаю, а чем занимается в настоящий момент мама. Представляю ее за кафедрой на телевизионной пресс-конференции. Они с дедушкой, сидящим рядом с ней, требуют моего благополучного возвращения.
Но если это так, то почему еще не заключена взаимовыгодная сделка?
– Пока ничего? – Калеб вырывает меня из моих мыслей.
– Чего «ничего»?
– Ты ничего не вспомнил?
И грустно говорит:
– Действие лекарств скоро закончится.
– А сколько ты мне скормил?
– Я не о тех лекарствах.
– А о каких?
Вместо того, чтобы ответить, Калеб медленно отпивает кофе, и я проглатываю свое разочарование. Все это не имеет смысла. Если ему не нужен выкуп, то происходящее должно быть расплатой за что-то, но он не похож на человека, стремящегося отомстить. Он не дотрагивается до меня за исключением тех моментов, когда снимает и надевает оковы, и он внимателен ко мне, как медсестра или няня.
– Ну давай же, – говорит он. – Пей свой бульон.
И я вспоминаю одну сказку, в которой ведьма заставляет маленьких детей есть, чтобы потом полакомиться ими. Вот только в глазах Калеба нет злобного жадного блеска. Одно лишь спокойное терпение. Но почему это спокойствие так пугает меня?
Вдруг мне в голову приходит такая вот мысль: я догадываюсь, отчего все так. В кино похитители всегда находятся на пределе по одной простой причине – они боятся, что их поймают.
Мои руки продолжают жаждать телефона, пальцы рассеянно барабанят по чему придется. Я зависаю где-то между тревогой и голодом – с одной стороны и злой скукой – с другой, когда Калеб входит в комнату и протягивает мне тарелку с самым настоящим бутербродом.
Поддеваю уголок идеально квадратного куска белого хлеба, будто отштампованного на заводе, и вижу блестящий кругляш мяса.
– Колбаса и сыр, – объясняет он.
Я, скорчив гримасу, опускаю хлеб на место.
– Попробуй.
Откусываю кусок, и оказывается, что либо бутерброд куда вкуснее, чем кажется, либо я так изголодался, что мои вкусовые рецепторы притупились, потому что я приканчиваю бутерброд быстрее чем за