Читать интересную книгу Душа тьмы - Дин Кунц

Инфляция, убеждал вас продавец квартир, куда менее заметна в комплексах, потому что служащие компании, которым они принадлежат, тоже делают покупки в их магазинах. Компаниям принадлежат сотни комплексов, и масштаб закупок поддерживает стабильность цен для проживающих.

Дух товарищества, настаивают агенты, почти совершенно исчез в городах и пригородах. Там, снаружи, искренне заверяют они, — человек человеку волк; там процветает принцип “своя рубашка ближе к телу”. А здесь по-прежнему существует чувство локтя, общественное самосознание и все, что делает жизнь “такой, как в старые добрые времена”. Человек — не остров, он — часть континента.

Трубы. Барабаны. Конец рекламы.

Однако почему же я не живу в комплексе? Почему построил себе дом у моря, среди сосен? Ну, причин много.

Преступность, как мне кажется, есть не что иное, как необходимое зло, побочный продукт свободы. Когда вы даете человеку права, которые он ожидает получить согласно своему положению члена сообщества, вы наделяете теми же правами и людей нечестных. Преступность вписывается в систему свободного предпринимательства, отчасти перестраивая ее под себя. Так что вы их ловите, судите, наказываете, но вынуждены жить рядом, иначе придется урезать свободы, сократить список прав или вообще их отменить. Разумеется, все пострадают, когда это случится, но умнейшие и хитрейшие из нечестных в конце концов окажутся наверху, а может, именно они и отменят права, чтобы избежать конкуренции любителей. Они, назвав себя “городским правительством”, воруют на законных основаниях. А жилые комплексы со всеми их телекамерами, “жучками”, установленными на эскалаторах, лестницах и движущихся дорожках, с их картотеками и файлами, содержащими сведения обо всех жителях комплекса, с каждым годом все более разбухающие от новых сведений, вовсе не увеличивают гражданские свободы, а, напротив, постепенно отнимают их у людей.

Загрязнение? Что ж, возможно, я и умру от рака легких с большей вероятностью, чем житель комплекса, но зато могу вдыхать запах моря, влажной земли после дождя, озона после удара молнии. Мой воздух не профильтрован до полной стерильности и безвкусности.

Инфляция? Вероятно, в комплексах все и дешевле, и компании на самом деле стремятся всячески помогать их жителям. Однако есть что-то пугающее в зависимости от одного концерна в пище, питье, развлечениях, одежде, предметах первой необходимости и роскоши — по крайней мере для меня. Я перестал зависеть от Харри, моего “отца”, когда был еще подростком. И вовсе не жажду, чтобы со мной нянчились и опекали меня до самой смерти — тем паче если заботиться будут компьютеры и бригада счетоводов.

Говорят, чувство товарищества делает жизнь в гигантских жилых комплексах лучше и проще. Но я вовсе не хочу, чтобы моими друзьями были все вокруг просто потому, что они живут рядом. Меня ничуть не радует идея университетского братства, командный Дух маленьких людей или глухое отчаяние собраний стариков, которые под конец жизни начинают искать спасения от одиночества. Кроме того, прошлой ночью я видел великолепный образчик этого “товарищества”, превращающего “невинных” жителей комплекса в безжалостную тварь, шпионящую за своими соседями и готовую донести на них полиции. Это “товарищество” может привести к такому согласию, что любой инакомыслящий будет мигом обнаружен и уничтожен, будь он хоть трижды безвреден.

Нет уж, спасибо.

Я предпочитаю море.

И мои сосны.

И даже мой загрязненный воздух.

В квартире Мелинды все было по-прежнему. Вроде бы здесь ничего не искали, — если они на самом деле считали ее связанной с революционерами, это выглядело довольно странно. Я купил продуктов в супермаркете, устроил солидную трапезу и ел, пока мой бедный желудок не растянулся до нормальных размеров.

После этого я включил телевизор и обрадовался тому, что предпринял столько предосторожностей. Я поехал к аэропорту, оставил там мой ховеркар и привез сюда свои вещи на автобусе. Действуй я не так быстро и осторожно, меня бы уже поймали, потому что я стал телезвездой. С экрана на меня смотрело мое собственное лицо.

В новостях показывали полицейских, деловито настраивавших сложную аппаратуру в моем доме. Они обнаружили признаки предательской деятельности, которые сами же там и разместили после моего бегства, в некоей “потайной комнате” фотопринтер и кипу антиальянсовских и антивоенных буклетов, написанных мною в соавторстве — они особо подчеркнули это — с Мелиндой Таусер, которую уже посадили. Там был даже склад оружия и небольшой станок для сборки бомб. Меня разыскивали по обвинению в антиправительственной деятельности. Очень ловко!

Но было и еще одно обвинение.

Убийство.

Они в деталях показали разбитый “ревунок” у подножия утеса, обгорелые тела людей. Даже выудили из моря изуродованную кабину и вытащили ее на берег. По версии ведущего новостей, я сшиб “ревунок” вниз, пошел на таран, и, когда водитель понял, что я в них врежусь, он свернул с дороги, чтобы я не убился. Как любезно с их стороны!

Я ждал, что репортер расскажет, как я проехал мимо еще одной полицейской машины, но он обошел это молчанием.

"Полиция говорит: Келли — киллер!” Классный заголовок, он несомненно украсит завтрашние газеты. Эти парни всегда любили аллитерацию.

Весь вечер я обдумывал план действий. Просто отсиживаться здесь, в то время как Мелинда в женской части Гробницы, среди холодных каменных стен, я не мог.

Часов в девять вечера мои размышления были прерваны воем сирен и стрельбой.

Я прислушался, раздумывая о том, не окружили ли они здание, догадавшись наконец, куда я мог исчезнуть. Но они вряд ли стали бы устраивать пальбу на улицах. И в сиренах не было бы необходимости. Сирены лишь предупредили бы меня, а в таком здании есть где спрятаться.

Я подошел к большому панорамному окну и взглянул на улицу с высоты восьмого этажа. Три “ревунка” развернулись поперек улицы, из них так и сыпались полицейские в форме — словно муравьи из разоренного муравейника. С четвертого этажа открыли огонь из ручного оружия, неэффективного против полицейских в полном обмундировании.

Затем последовала безнадежная, отчаянная и кровавая битва без смысла и цели, насколько я мог видеть. Люди на четвертом этаже явно считались врагами государства, потому что внизу была еще и армейская машина: похоже, операцией руководила какая-то большая шишка. Но почему они использовали не слезоточивый газ, а пули, я понять не мог.

Я смотрел со страхом и удивлением. Наконец эти, с четвертого этажа, сдались, побросав оружие и боеприпасы на улицу. Прожектора осветили комнаты четвертого этажа: за разбитыми окнами стояла группа мужчин и женщин — потерянных, побежденных. Дверь распахнулась, и ворвались полицейские. У них были автоматические пистолеты, и они умело перестреляли три десятка человек, которые уже сдались. Высокая блондинка согнулась пополам и упала поперек подоконника. Ее пальцы скребли по деревянной раме, губы шевелились, лицо исказило осознание неизбежной смерти. Автоматная очередь бросила ее вперед, через разбитое стекло наружу, и она рухнула вниз с высоты шестидесяти футов. Длинные светлые волосы разметались по мостовой, окружив ее словно бы золотым нимбом...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});