Случалось так не потому, что мухам не нравились кубики, но по той причине, что тарелку с мясом я ставил на блюдечко с керосином.
Как-то вечером мы с Дэнни сидели на кровати в своей ночлежке. Это было грязное, мерзкое заведение, мы ловили на его стенах клопов, нанизывая их на иголки, и одного за другим предавали безжалостной смерти в пламени свечи. Дэнни был сильно не в духе. Ярмарка закончилась, но фермеры не пожелали расстаться со своими медяками. И погода была скверная, сырая и ветреная; нас одолевал холод. Дэнни сказал, что мы здесь вроде первооткрывателей и что местные фермеры — дикари, которых не заботят нечищеные зубы и загаженная мухами пища. Отвратительное было у него настроение. За последние дни ему не часто доводилось есть досыта, так что в промежутках между громкими вспышками, в которых гибли в пламени клопы, можно было слышать, как урчит его пустой живот. Мне тоже было здорово не по себе. Предстояло где-то раздобыть деньги, чтобы расплатиться за ночлежку и за места в конной линейке, которая отправлялась из города на следующее утро. Я предложил Дэнни прогуляться по городу и попытать счастья, но он отказался. Сначала он сказал, что на улице слишком холодно. Потом сослался на то, что ему нужно заштопать трико. В конце концов я отправился один.
Над городом только что прошел очередной ливень, так что насчет холода Дэнни был прав. Продвигаясь по темной и безлюдной главной улице, я чувствовал, как в дырах моих башмаков гуляет ветер. Многие питейные заведения были закрыты, повсюду было тихо — ни души. Я заглянул в трактиры к Беллу, к Фитерсу и к Глиндуру, но они были пусты. Сквозь стекло вращающейся двери в харчевне «Черная лошадь» я вдруг заметил рослого широкоплечего человека, который одиноко сидел в баре. Больше там никого не было. Человек расположился у огня, спиной ко мне. Внутренний голос подсказывал мне, что выставить его на выпивку будет так же просто, как потереть руки. Сомнений быть не могло, ибо на голове у незнакомца красовался рыжий парик, который скрывал воротник его пальто, а ведь парики, как известно, носят одинокие люди.
На столе перед посетителем стоял стакан виски; в руках он держал черную книжечку. Незнакомец заглядывал в нее и распевал по-валлийски церковный гимн. Гимн был похоронный — печальный, но необыкновенно торжественный. Я стоял в дверях бара и слушал. Изнутри харчевня «Черная лошадь» выглядела тесной и угрюмой. Я колебался, проходить ли мне дальше. Судя по размерам шеи и плеч, человек был могуч, и от малейшего движения огромная масса его плоти начинала колыхаться. Стоило ему замереть — и колыхание прекращалось. Я проскользнул в бар мимо незнакомца и остановился у огня, по другую сторону стола.
Очутившись лицом к лицу с этим человеком, я вдруг почувствовал, как внутри меня словно что-то оборвалось. Лицо его было отталкивающим. Казалось, его вначале исполосовали чем-то острым и содрали кожу, а потом кое-как сшили и приживили ее на прежнее место. Кожа была красноватого оттенка, обезображенная длинными белыми шрамами, похожими на расходящиеся веером хрящи. Страшной участи избежал лишь нос этого человека. Крупный, темный, испещренный множеством дырочек, он торчал словно большая, изъеденная червями деревяшка. Человек был до того смугл, что казалось, на него падает тень, и я даже поднял голову, чтобы удостовериться, не тень ли это в самом деле от потолочной балки, по другую сторону которой висела керосиновая лампа, освещавшая бар. Лицо незнакомца было начисто лишено какой-либо растительности: ни малейших признаков усов или бровей, зато парик был яркий, словно перья рыжей курицы. Он был сдвинут назад, на середину лысого черепа, а хрящевидные шрамы спускались из-под него, бороздя лоб и скулы. На человеке был опрятный черный костюм, одна нога обута в добротный, жирно нагуталиненный ботинок на толстой подошве. На месте другой из складок брюк торчала массивная железная трубка с крепким деревянным наконечником. Железная нога незнакомца была повернута к огню.
Если у вас нет при себе наличных, которые вы тут же можете выложить на стойку, то лучше всего наговорить собеседнику всяких небылиц. Я опустился на скамью, стоявшую у огня, сунул под нее ноги и начал с того, что отрекомендовался торговцем. Мы с Дэнни без труда могли бы уложить все наши пожитки в коробку из-под табака, однако я тут же представил дело таким образом, будто у меня хороший выбор подержанных товаров. Незнакомец закрыл черную книжечку и заговорил со мной. Он назвался Иорданом и сказал, что служит в этом городке у старого врача. Я извлек из жилетного кармана отполированный кроличий позвонок и протянул Иордану. Кость по форме напоминала миниатюрный коровий череп, даже рога там были. Мой собеседник неторопливо рассмотрел ее со всех сторон; плоть его при этом не переставала колыхаться. У Иордана были большие мягкие ладони, ногти — зеленые, словно трава. Я сказал Иордану, что он может оставить кость себе. Он заказал виски на двоих.
Я потягивал виски из стакана и не без удовольствия расхваливал свой воображаемый товар. Получалось, что у меня была небольшая переносная фисгармония, очень подходившая для исполнения валлийских гимнов, была она в полном порядке, только в одном месте порваны мехи; новейшее приспособление для извлечения пробок из бутылок,— вот таким манером!— неплохой выбор кожаных кошельков, к каждому из которых прикладывался бесплатный сувенир — медный ключ для завода часов, восьмой номер, или набор булавок со стеклянными головками; пара крепких кожаных сапог, как будто специально для Иордана, поскольку оба сапога на одну ногу. Маленькие глазки моего собеседника были полузакрыты, но внимательно следили за мной, изредка двигаясь. Нагретая пламенем очага, одежда Иордана источала резкий запах. То был неистребимый, обволакивающий запах всепроникающей сырости, какой исходит обычно из заплесневелого угла старой церквушки, откуда-нибудь из-за органа, где, как правило, стоит катафалк. Неожиданно Иордан весь подался вперед и приблизил ко мне изуродованное лицо. Я смолк. Подрагивая всем телом, он негромко произнес: Меня интересует один-единственный товар.
Словно загипнотизированный, я вдруг почувствовал, что язык меня не слушается. Подобное случается со мной не часто. Я вопросительно поднял брови.
Иордан выдержал паузу. Маленькие глазки обшарили пустой бар. Затем губы его шевельнулись, и с них слетело слово, которое меня потрясло. Я вперился в него взглядом. Рядом с пылающим очагом меня мгновенно прошиб озноб. Иордан утвердительно кивнул и повторил одними губами то же самое слово. Это слово было: Трупы.
Воцарилась мертвая тишина. В баре громко стучали часы, словно длинноногая лошадь цокала копытами по безлюдной