есть история?
– Более того: они сами и есть история.
– Что вы хотите этим сказать?
Шерлок Холмс поочередно вынул из коробочки все предметы и разложил их на краю стола. Потом снова уселся в кресло и окинул трофеи довольным взглядом:
– Это все, что я оставил себе на память о приключении с обрядом рода Масгрейвов.
Холмс и прежде не раз упоминал об этом деле, однако мне никак не удавалось добиться от него подробностей.
– Буду рад, если вы мне о нем расскажете.
– И оставлю мусор неубранным? – ехидно спросил он. – Да, Ватсон, недолго продержалась ваша тяга к аккуратности. Зато меня очень утешит, если вы приобщите это расследование к своим анналам. Иные моменты позволяют причислить это дело к совершенно уникальным преступлениям в криминальной хронике не только Англии, но и, смею полагать, других стран. Летопись моих скромных подвигов явно будет неполной без отчета об этом весьма примечательном случае.
Думаю, вы помните, как эпопея с «Глорией Скотт» и мой разговор с несчастным стариком, о судьбе которого я вам рассказал, впервые побудили меня поразмыслить о профессии, ставшей моим основным занятием. Теперь, как видите, мое имя известно всем и каждому: не только публика, но и власти обращаются ко мне как к последней инстанции в решении сложных загадок. Даже при нашем первом знакомстве, когда я занимался расследованием, которое вы обрисовали под названием «Этюд в багровых тонах», я уже обзавелся немалыми, хотя и не очень денежными, связями. Вряд ли вы представляете, Ватсон, с какими трудностями я столкнулся вначале и как долго мне пришлось ждать успеха.
Впервые оказавшись в Лондоне, я поселился на Монтегю-стрит, за углом от Британского музея, и там заполнял досуг, которого у меня было в избытке, изучением различных областей научного знания, полезных для моего профессионального совершенствования. Время от времени ко мне обращались за консультацией – главным образом по рекомендации однокашников: в последние годы моего обучения в университете там немало толковали обо мне и о моих методах. Третье по счету дело, в которое меня посвятили, было связано с обрядом рода Масгрейвов: именно благодаря интересу общества к этой невероятной цепи событий, возымевших огромной важности последствия, я и смог сделать первый шаг к моему нынешнему положению.
Реджинальд Масгрейв учился в одном колледже со мной, и я с ним был немного знаком. В студенческой среде он особенной популярностью не пользовался, хотя мне всегда казалось, что за тем, что казалось высокомерием, крылась крайняя природная застенчивость. Он выглядел типичнейшим аристократом: худощавый, с большим носом и крупными глазами, в обращении вял, но учтив. Он и в самом деле являлся потомком одного из древнейших семейств в Англии – правда, младшей его ветви, которая отъединилась от северных Масгрейвов и обосновалась в Западном Сассексе, где главный дом их поместья – Херлстон – вероятно, наиболее старинное жилище в этом графстве. Реджинальд чем-то походил на место своего рождения: глядя на его бледное выразительное лицо и гордо вскинутую голову, я неизменно представлял серые башенные своды с арками, окна с многочастным переплетом и прочие достойные почитания останки феодальных твердынь. Раза два-три мы вступали с ним в беседу, и, помнится, он всегда живо интересовался моими методами наблюдения и логического мышления.
Мы не виделись четыре года, и вот однажды утром Реджинальд появился у меня на Монтегю-стрит. Он почти не переменился, одет был по последней моде (он и раньше слыл щеголем) и сохранил прежнюю невозмутимую обходительность.
«Как поживаете, Масгрейв?» – спросил я, когда мы обменялись дружеским рукопожатием.
«Вы, вероятно, слышали о кончине моего бедного отца, – ответил он. – Это случилось два года тому назад. Конечно же, мне пришлось взять на себя управление Херлстонским поместьем. А поскольку я еще и депутат от нашего округа, то занят по горло. А вы, Холмс, как я понимаю, взялись применять на практике свои способности, которыми нас так изумляли?»
«Да, – сказал я. – Зарабатываю на жизнь своим умом».
«Рад это слышать, поскольку ваш совет был бы для меня сейчас просто бесценен. У нас в Херлстоне произошли странные события, и полиция не в силах прояснить случившееся. Дело поистине необычное и непостижимое».
Можете вообразить, Ватсон, с какой жадностью я слушал. Ведь наконец-то мне выпал шанс, которого я не один месяц нетерпеливо дожидался в бездействии. В глубине души я не сомневался, что способен одержать победу там, где другие не сумели ничего добиться, и вот теперь мне выпала возможность испытать свои силы.
«Прошу вас, расскажите обо всем поподробней!» – воскликнул я.
Реджинальд Масгрейв расположился напротив и закурил предложенную мной папиросу.
«Должен сказать, – начал он, – что, хотя я и не женат, мне необходимо держать в Херлстоне немалый штат прислуги. Дом построен давно и беспорядочно, а потому нуждается в усиленном присмотре. Кроме того, у меня есть заказник, и в сезон охоты на фазанов обычно собирается много гостей, которым требуется прислуживать. Всего у меня восемь горничных, повар, дворецкий, два лакея и мальчик на побегушках. В саду и на конюшне тоже, разумеется, есть люди.
Дольше всего в нашей семье прослужил дворецкий Брантон. Отец его нанял, когда он был молодым школьным учителем без места, и вскоре Брантон благодаря сильному характеру и кипучей энергии сделался в доме незаменимым человеком. Это рослый, приятной наружности мужчина с высоким лбом, и хотя он прожил с нами уже двадцать лет, ему никак не больше сорока. Удивительно, что, столь привлекательный внешне и многообразно одаренный (он говорит на нескольких языках и владеет чуть ли не всеми музыкальными инструментами), Брантон так долго довольствовался своим скромным положением, но, полагаю, чувствовал он себя комфортно и не прилагал усилий для перемен в жизни. У всех наших гостей херлстонский дворецкий надолго оставался в памяти.
Однако и у этого образца совершенства имелся изъян. Брантон отчасти донжуан: понятно, что в глухом сельском уголке такому кавалеру эта роль дается без малейшего труда.
Пока Брантон был женат, все обходилось гладко, но когда он стал вдовцом, о покое нам пришлось забыть. Несколько месяцев тому назад – после его помолвки со второй горничной Рейчел Хауэллз – мы надеялись, что он наконец угомонится, но не тут-то было: он ее бросил и связался с Джанет Трегеллис, дочерью главного егеря. Рейчел – славная девушка, но характер у нее как порох, истинно валлийский. С ней случилось воспаление мозга, и теперь она бродит по дому с ввалившимися глазами, точно тень самой себя, – во всяком случае, бродила до вчерашнего дня. Вот первая трагедия, разыгравшаяся у нас в Херлстоне, но вторая оттеснила первую на задний план, а предшествовала ей позорная выходка дворецкого Брантона, которому я отказал от места.
Вот как все произошло. Я уже упоминал, что