нечто, что удовлетворит его тоску по не полученному когда-то теплу. Который не умеет справляться с собственными сложными чувствами, ведет себя, соответственно, инфантильно, не знает меры и границ. У которого неустойчивая самооценка, негибкость в представлениях и оценках и в центре – много сложнопереносимого страха быть.
У зависимого, если разделить его внутренний мир на зависимую (импульсивную) часть, контролирующую (критикующую) часть, а также серединную, осознающую часть (то, что, к примеру, в психоанализе называют ид, эго, супер-эго), – окажется очень сильной одержимая часть (в которой импульсы), одновременно сильная внутренняя критика, однако неспособная осуществить контроль над зависимой (они находятся в постоянной борьбе), и малая степень осознанности, умения быть себе не нападающим, а заботящимся родителем.
Как пишет в своей книге консультант и директор ребцентра А. Е. Айвазова: «Химическая зависимость – это не просто болезнь. Это стиль, образ жизни, свой мир, который становится единственным местом, где человек способен жить. Да, возможно, здоровому легче судить о том, что мир больного ужасен. Часто он ужасен лишь тем, что непонятен. Люди не любят непонятное. Они стараются его уничтожить; страх перед неизвестным сидит глубоко внутри, и не каждый решится разобраться в том, что ему не понятно»[7].
Глава 18. Зина
Зина жила с ней в одной палате. Когда-то Зина была известным в своем городе, а может, и в стране биологом. Сейчас Зина была бездомной пятидесятилетней алкоголичкой, очень громко храпящей по ночам. На реабилитацию она попала из приюта для бездомных, одним из условий проживания в котором было прохождение лечения.
Зина бесила всех. Она много говорила о своем образовании, звездном прошлом, о «сволочи»-матери, ее не любившей, и «подонке»-сыне, выгнавшем ее много лет назад из квартиры. Зина не очень понимала, что она здесь делает, и периодически требовала ее отпустить. Вот только ребцентр не был закрытым. Каждый мог уйти в любой момент, но, сделав шаг за деревянную калитку, вернуться было невозможно.
Как будто Зина все еще жила в мире, где она уважаемый профессор биологии, смотрящий на простых смертных свысока. А то, что у нее на ногах даже носков не было и эти самые ноги источали неприятные запахи, Зина не замечала.
Зину никто старался не трогать. Слишком много собственных забот: чтение, письменные задания, дневник чувств, да и очередь в душ надо бы не забыть занять (горячей воды на всех не хватало). Но однажды она переступила в своем высокомерии и обесценивании черту. Ей начали прямо на группе публично говорить. И про ноги. И про ее высоко задранный нос. И про то, что она никому не нравится.
В какой-то момент на лице саркастичной пятидесятилетней Зины мелькнуло не выдерживающее количества отвержения и боли детское выражение, которое мгновенно растворилось в ироничной ухмылке непробиваемой, опустившейся на самое дно женщины. Зина молча встала и ушла из зала. Пошла в свою палату, собрала вещи, поместившиеся в полиэтиленовый пакет, надела обувь, выданную в ночлежке, на голую ногу, мужскую куртку-большемерку и, оставляя глубокие следы на недавно выпавшем снеге, перейдя двор, вышла за калитку.
Реабилитанты гудели. Кто-то говорил, что так ей и надо, что невозможно это все терпеть, кто-то нападал на напавших, защищая не соображавшую, что творит, Зину… Она сидела молча. В голове звучали услышанные на утреннем занятии слова консультантов: «По статистике после реабилитации продолжает выздоравливать каждый третий, еще треть живет в срывах, мотаясь между трезвостью и употреблением, а последняя треть остается в употреблении и рано или поздно погибает». Зина пошла умирать. Ей это было очевидно. Зина выбрала. Она сделала все, чтобы убедиться в своей никому не нужности и уйти с правом убивать себя дальше.
Она подняла глаза на шумящих ребят, ставших уже близкими… Кто из них умрет? Балагур Сережа? Мама троих детей Алена? Правильный и всем помогающий Вадим? Кто вместе с Зиной? Может, она, Таня? Считалочка смерти… первый-второй-третий первый-второй-третий…
И вдруг ей отчаянно, до слез захотелось жить. И еще отчаяннее захотелось, чтобы никто-никто из этих запутавшихся, но добрых, хрупких, неповзрослевших детей не умер. Пожалуйста, не нужно умирать. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста, звучало внутри нее детским голоском, а по щекам текли теплые слезы.
Отрицание – неразлучный спутник зависимости.
Собственно, человеческой психике в целом свойственна стадия отрицания (при известии о неизлечимой болезни, при разрыве отношений или внезапной потере близкого). Какое-то время сознанию нужно побыть в отрицании случившегося, чтобы накопить душевные силы признать произошедшее неотвратимое. Но у зависимых отрицание по мере употребления только растет. Чем страшнее становится правда – тем сильнее хочется закрыть глаза. Врачи реанимаций рассказывают, что иногда приезжают на вызов к умирающим от алкоголизма людям, истощенным и желтым от отказывающей печени, но даже на смертном одре тяжело больной алкоголизмом человек может отрицать свое заболевание и искренне верить, что произошло какое-то дикое недоразумение.
Независимому человеку кажется странным, что зависимый категорически не признает свои проблемы с алкоголем, даже когда приносимый ущерб от употребления становится очевидным. Но так устроена болезнь. К тому же чем сильнее близкие оказывают давление, чем больше порицают, взывают к совести, доказывают и стараются «открыть глаза» – а они, в свою очередь, руководимы страхом и отчаянием, но никак не злым умыслом, – тем сильнее растет сопротивление и отрицание у алкоголика. Если внутри на первых порах и есть какой-то ресурс увидеть правду, то необходимость сопротивляться давлению, увещеванию, спасению забирает его на внешнюю войну.
Нередки случаи, когда именно психологическая работа с окружением зависимого, а не с ним самим приводит к тому, что внешнее давление на зависимого уходит и неожиданно он худо-бедно, но берет употребление под контроль. Это связано с тем, что энергия на отрицание больше не расходуется, воевать не с кем и человеку приходится брать единоличную ответственность за себя.
Причин сопротивления принятию диагноза может быть много, вот лишь некоторые очевидные.
– Стигматизация зависимости и зависимых в социуме. Сказать «я – алкоголик» в нашем обществе равно признанию себя слабым, порушившим свою жизнь неудачником.
– Признание проблемы предполагает последующий отказ от вещества. Помните, отрицание часто свойственно очень болезненным событиям, меняющим жизнь навсегда. А для зависимого это подобно смерти. Он разучился жить без алкоголя, трезвая жизнь кажется безрадостной и серой. Чтобы быть готовым к такой потере, алкоголику часто приходится опуститься на самое дно, достигнуть полного отчаяния и единолично выбрать между смертью (продолжение употребления) и жизнью (обращение за помощью).
– Сложность обращения за помощью. Долгое время в нашей стране алкоголизм считался чем-то постыдным и позорным, информации как о заболевании о нем было мало,