супругов). Законодательство было в процессе становления, шла обкатка, апробация этих законов, только в 1940 году они имели несколько редакций. Большинство статей так же, как и гоминьдановские, было скопировано – но уже с Закона о браке СССР. Это был «важный шаг на пути к современному демократическому законодательству»[292].
Нельзя не отметить, что появление классовой точки зрения, как показывает история, отнюдь не является «китайской спецификой» – мировой феминизм проходил через это и неоднократно[293]. Но феминизм по самой своей сути есть всего лишь составная часть гуманизма (преимущественно либерального), принцип и способ мышления. Это – прежде всего, осознание женщиной (которая вынуждена пройти через этап самоидентификации) своего права быть ничем не хуже любого другого человека (если забыть о том, что и человек, и мужчина во многих языках обозначаются одним и тем же словом), на которую также распространяется любой пункт Декларации прав человека и гражданина. А здесь нет места пресловутой национальной специфике. Понимание, что есть такое явление, как гражданские права, которые распространяются на каждого человека, либо формируется в обществе и овладевает и мужчинами, и женщинами (пусть это и происходит не сразу), либо нет – если и поскольку в данном обществе не созрели ещё условия для формирования такого стиля мышления. А «национальная специфика» проявляется в этапах и скорости формирования этих самых условий[294], а затем и в реализации нового стиля мышления на практике. Один из российских политологов сказал как-то по случаю этих самых «национальных особенностей»: «Они не национальные, они – пока-особенности» (по В. Далю, напомню, «пока» имеет смысл «покуда», «покамест», «до известной поры или случая»).
Общий абрис устремлений эмансипированных китайских женщин в первые два-три десятилетия после Синьхайской революции, их способы самоидентификации, социального поведения мало чем отличались от происходящего во всём мире. Есть, правда, два весьма существенных момента, которые оказывали влияние и в тот период, и, думаю, не меньший – в дальнейшей истории феминизма в Китае.
Во-первых, масштабы страны и общий неравномерный уровень развития различных регионов Китая резко сужали географически и количественно влияние любой идеологии, феминизма в том числе. Слой женщин, вовлечённых в процесс формирования новой идеологии (и, естественно, мужчин тоже, ибо свободной женщине необходим партнёр в общественной и личной жизни – свободный мужчина, принимающий и понимающий её требования и ценности), был очень тонок и чрезвычайно неравномерно и скупо распределялся по стране. Даже учитывая роль пекинских студентов (провинциалов), распространявших новые веяния в глубинке[295], создавая и там «накал страстей» обсуждения всех современных проблем[296], ограниченность распространения новой идеологии лишь отдельными немногочисленными городами лишала женщин возможности защитной миграции, иногда необходимой в сложной политической обстановке.
Во-вторых, колоссальный разрыв между традиционализмом и новыми веяниями не только замедлял сам процесс проникновения этих веяний в общество, но и приводил к более жестоким формам неприятия нового и борьбы с ним.
Литературные свидетельства
История женского движения в Китае, бесспорно, являет собой весьма интересный и драматический сюжет. Но меня более интересует формирование феминистской идеологии, с одной стороны, и социопсихологический аспект женского движения 一 с другой. Поскольку этот ракурс «женского вопроса» не поддаётся статистическим подсчётам и формализации, источником его прояснения является скорее «улавливание» флюидов, чем фактов. И здесь источником (пусть некоторые сочтут его лишь косвенным) является, в сущности, только литература (в том числе и мемуаристика), особенно при значительной сложности, можно сказать, невозможности непосредственного изучения носителей сознания (как в прошлом, так и в настоящем). Литература даёт материал для понимания того, что думают и чувствуют различные участники исторических событий, причём не исключено, что полученные данные будут даже менее ангажированы, чем в случае специальных опросов[297]. Право литературного произведения быть источником хотя бы и косвенных данных (то есть быть косвенным источником) изучения социальной психологии, когда нет возможности непосредственного изучения носителей сознания, признают весьма уважаемые учёные. Так, А.Я. Гуревич писал: «Навыки сознания, способы мировоззрения, присущие людям определённой эпохи: в них не отдают себе отчёта, их используют автоматически, не рассуждая и не подвергая критике, но “можно подслушать” то, о чём эти люди “проговариваются”，независимо от своей воли»[298]. Как пишет один китаист, «освежающая ценность искусства – новизна сдвига реальности по отношению ко взгляду широкого читателя. Последний не имеет своего взгляда: уровень его глаз совпадает с уровнем моря, то есть предшествующего эстетического достижения. Сдвиг, а не действительность является самоценным: отпечаток от вхождения в сырой и рыхлый материал действительности»[299]. Конечно, литература говорит об отдельных людях, о частностях, казалось бы, что может представляться с точки зрения истории любого социального феномена (и женского движения в том числе) мелким, единичным, деталями.
Однако крупные процессы лучше всего иллюстрируются мелочами[300]. И дьявол, как говорят, прячется именно в «деталях», без которых картина мира не будет полной, станет лишь голой схемой, отнюдь не всё и всегда разъясняющей. «Соседство аналитических и художественных публикаций, отход от строгой научности изложения можно расценить как размывание жанра. Но, по мнению “пристрастных читателей”，“женский портрет не может быть полным без глубоких чувственных отражений”». К тому же многозначность, изначально заложенная в художественном образе, «способна дать совершенно неожиданный импульс для творческой мысли, породить своего рода цепную реакцию идей, мнений, которые станут необходимыми кирпичиками теоретических построений в области гендерных исследований»[301].
Сведения о том, как китайская женщина приходила к самоидентификации, как вела себя в новых условиях, какие сложности и трудности (как внутреннего, так и внешнего плана) приходилось ей преодолевать 一 всё, что необходимо для понимания внутреннего мира женщины, естественно, возможно получить только через художественные произведения. «Лучше всего почитать фантастический роман 一 может быть, тогда мы разберемся в нашей жизни лучше, чем если будем изучать сложные и полезные научные трактаты», призывал один американский социолог[302]. И в области освещения проблем феминизма в период их формирования в Китае неоценимым свидетельством являются прежде всего произведения китайских авторов начала ХХ века, таких как Сяо Хун, Дин Лин, а особенно Мао Дунь.
Естественно, литература Китая довоенного периода представлена до определённого времени весьма односторонне. Китай, бывший в то время ареной борьбы, с одной стороны, коммунистов с гоминьдановцами, а с другой 一 и тех и других с японцами, сам находился в процессе брожения: «одни звали назад к Конфуцию, другие вперёд к Марксу и Ленину, третьи, как, например, Ху Ши, и вовсе в сторону – к Джеймсу Дьюи»[303].
По вполне понятным причинам, про «женское» рекомендовали мне прочитать прежде