Капрал Прайс шагал во второй линии. Их, опытных стрелков, поставили здесь, чтобы как-то укрепить необстрелянную молодую бригаду. Солдаты этой бригады только что прибыли из учебного центра. Они все были в белоснежных гетрах. Знамена, развевавшиеся на ветру, радовали глаз яркостью красок, еще не запыленных и не закопченных пороховым дымом. Штыки лучились на солнце, и капрал Прайс надеялся, что их слепящий блеск повлияет на меткость южан, чьи серые ряды виднелись на другом конце поля. Южане стояли неподвижно, изготовившись для стрельбы и подпуская парадные ряды поближе.
Первый залп конфедератов прозвучал, как короткий, сухой удар грома, и почти вся передняя линия повалилась, срезанная огнем. Перешагивая через убитых и раненых, дивизия продолжала медленное движение под неумолчный рокот барабанов. Южане палили из своих винтовок непрерывно, их шеренги скрылись в пороховом дыму, за которым ярко и часто сверкали вспышки выстрелов. Пули шуршали в воздухе, пролетая над головой. Прайс поймал себя на том, что идет, сильно наклонившись вперед, как против крепкого ветра. Он глянул в сторону и увидел, что его ряд поредел. Шагавший слева солдат-новичок повернул к нему посеревшее лицо и выкрикнул: «Скорей бы добраться до этих трусов, да засадить им штык в глотку!»
Полковые барабаны внезапно умолкли, и тут же тревожно заголосили трубы, заглушая пальбу. По этому сигналу солдаты, оставшиеся в строю, поспешно отступили, смыкая ряды и перестраиваясь в новые линии под огнем противника. Но Прайс не собирался больше маршировать. Он лег за убитого лейтенанта и принялся стрелять по шеренгам южан, стараясь поймать на мушку тех, у кого больше нашивок на рукавах. Его однополчане-стрелки, уцелевшие во второй линии, последовали его примеру и тоже остались на поле, вступив в перестрелку.
Однако пехотинцы генерала Френча под барабанный бой снова пошли в штыковую атаку. Они прошагали мимо лежащего Прайса, чуть не наступив на него, и заслонили противника своим сомкнутым строем. Прайс перевернулся на спину и быстро вставил новый магазин в приклад карабина. Потом подтянул к телу лейтенанта еще один труп, укрепляя свою огневую позицию, и снял с убитых коробки с магазинами. Новый залп южан, и новые завывания труб. Солдаты бежали мимо него назад, чтобы перестроиться снова, и гетры у них были уже красными из-за того, что приходилось бежать по лужам крови… Четыре раза генерал Френч посылал дивизию в штыковые атаки, словно задавшись целью завалить трупами пехоты позиции южан. Скоро все поле было устлано телами в синих мундирах.
Пятая атака не состоялась. Те, кто остался в живых, залегли за телами убитых рядом с Прайсом и зарядили свои винтовки. Напрасно хрипели трубы, созывая на предсмертное построение. Солдаты вышли из повиновения и начали воевать так, как им подсказывал инстинкт — инстинкт убийства. Им не было никакого дела до тактики своего высокообразованного генерала. Им надо было уцелеть и отомстить врагам за смерть своих товарищей. Они академий не кончали, они не знали, что наполеоновские войска своим сомкнутым строем когда-то разгромили лучшие армии Европы. Но они видели, что Спенсер[3] сильнее Наполеона, и торопились поскорее перезарядить свои карабины, чтобы послать семь раскаленных гостинцев в сторону противника.
Неизвестно, сколько длился этот огневой поединок на ровном поле, но сломить отчаянное сопротивление южан здесь не удалось. Прайс был ранен дважды. Первая пуля засела в левом плече, и долго мешала прицеливаться. Вторая обожгла, скользнув по шее. Он не успел ни перевязаться, ни хотя бы зажать рану, так как потерял сознание.
Очнулся Шон от жуткого холода, и долго не мог понять, как он, живой, оказался в братской могиле. Он лежал поверх множества ледяных тел, слегка присыпанный влажной землей. «Вот и дождь прошел», — подумал он, стряхивая с лица липкие комки. — «Как бы не простыть». Подняв голову, он увидел россыпи сияющих звезд на черном небе. Стояла ясная сентябрьская ночь. До него не сразу дошло, что земля мокрая не из-за дождя, а оттого, что пропиталась кровью.
Его сапоги и карабин пропали. Шон брел босиком по лесной дороге, хватаясь за стволы деревьев. Впереди показался огонек. У костра сидели люди в оборванных солдатских мундирах — серых, синих, зеленых, красных… Это были дезертиры из обеих армий, мародеры, которые подсчитывали сегодняшнюю добычу. Прайс вышел на свет и повалился перед костром.
Эти люди не собирались его выхаживать, но и добивать не стали. Когда он снова очнулся и попросил воды, они напоили его.
«Ты откуда, земляк?»
«Из братской могилы», — ответил он.
«Обычное дело», — сказали ему дезертиры. «Никто не будет возиться с тобой, если ты не дышишь. Никто не приложит зеркальце к губам, не прижмется ухом к твоей груди, если ты весь в крови и копоти. Им проще стянуть тебя в яму да присыпать песком…»
Они долго еще говорили о том, как можно отличить живого от покойника. Один знаток из Бостона рассказал, что у них в морге от каждого покойницкого стола тянулись длинные веревки к колокольчику, чтобы мнимые мертвецы, очнувшись, могли вызвать сторожа. Другой специалист с ученым видом заявил, что самый достоверный признак смерти — это трупные пятна. А лучше всего полагаться на сердечное сечение, при котором на груди делается разрез, куда просовывается палец, чтобы пощупать сердце. Но все эти мудреные способы были неизвестны солдатам из похоронных команд, поэтому из братских могил часто виднелись скрюченные пальцы тех, кто пытался выбраться наружу, теряя последние силы.
«Видишь, как бывает. Вражеские пули тебя не убили, а друзья-однополчане собственными руками отправили тебя на тот свет».
«Значит, тебе не суждено умереть ни от штыка, ни от пули, ни от удушья».
«Знаешь, друг, тебе осталось попробовать еще два способа уйти на тот свет — сгореть или утонуть».
«Да ты счастливчик, земляк. Оставайся с нами. Армия тебя уже похоронила, а ты взял и воскрес. Хороший повод начать жизнь сначала».
Прайс остался в их шайке, скитаясь вместе с ними по краям, разоренным войной.
Когда же наступили холода, он отстал от своих спасителей, раздобыл коня и двинулся на запад. В конце концов Шон оказался на другом берегу Миссисипи, где, как казалось, ждет его новая жизнь.
Здесь, на Западе, никто ни разу не спросил, как его зовут и откуда он родом. Каждый говорил о себе сам — говорил, что хотел, и сколько хотел. И, каждый раз называя себя по-новому, Шон Прайс каждый раз начинал жить сначала.
Он был «Стивом Гордоном из Чикаго», когда подрядился бить бизонов на прокладке железной дороги. Он был «Джеком Стюартом из Мериленда», когда работал охранником на руднике.