соляными варницами давно отписали, ныне, видать, пришёл черёд Новгорода. Добра от такой оказии никто не ждал. Как правят дела в опричнине очень даже хорошо известно. Закона нет, кто наглее, тот и прав.
...Второго января, в полдень, городовой стражник, нёсший караул на стене детинца, углядел на запустелом московском тракте длинную вереницу всадников. Осклизаясь на каменных ступенях, стражник кинулся вниз, туда, где в тёплом чреве сторожевой башни прятался от мороза начальник стражи. Услышав весть, тот изменился в лице и выбежал наружу.
Положение начальника стражи было хуже некуда. Прошлой осенью в Изборске изменник Тетерин обманул городскую стражу. Сказавшись опричником, провёл в город отряд переодетых литовцев. За свою оплошность все до одного изборские стражники заплатили головой, а прочим городам велено было удвоить предосторожность, проверяя всех, кем бы они не назывались. И теперь начальник новгородской стражи пребывал в растерянности — как быть с приближавшимися всадниками. С одной стороны, он не сомневался, что это государевы люди, более того, ехавшего впереди Ваську Зюзина он знал в лицо. С другой стороны, у него был строгий приказ не пропускать город никого без особого разрешения.
Первым делом начальник стражи послал человека к князю Пронскому, но посыльный, воротившись, сообщил, что воевода облаял его матерно, а больше ничего не сказал. Времени для размышлений уже не осталось, копыта опричных коней глухо стучали по брёвнам Великого моста.
Мучительные сомнения начальника стражи разрешились просто. Когда он всё же попытался преградить дорогу опричникам, Зюзин, не слезая с коня, походя пнул его в лицо зачугуневшим холодным сапогом будто некстати взлаявшую собачонку. Полк втянулся в разинутую арку детинца, мимо застывшего с раскровяненным лицом начальника стражи и свернул налево к приказной избе, на ступенях которой переминался, в волнении кусая ус, низенький толстя — воевода Пронский. Махнув своим, чтобы спешились, Зюзин, не здороваясь, прошёл мимо воеводы, торопясь в тепло. В приказной избе он с удовлетворением отметил накрытый стол, и, выпив горячего сбитня, наконец снизошёл до Пронского, глаза которого кричали немым вопросом.
— Ну что, князь, просрал измену? Ладно, не боись, вместе искоренять будем.
Едва отдохнув с дороги, опричники начали действовать. Раньше всего перекрыли все въезды и выезды. Заменили своими людьми городовую стражу. Забрали ключи от полупустой городской тюрьмы. Прибывший с передовым полком дворецкий Лев Салтыков, прихватив с собой Пронского, отправился готовить резиденцию для царя. В этот раз царь не пожелал жить на своём подворье в городской черте, а выбрал старое Рюриково городище в двух вёрстах от Новгорода. Времени для подготовки резиденции было в обрез, и воевода крутился ужом, понимая, что его жизнь висит на волоске.
Всё самое дорогое, лучше — ковры, иконы для молельни, еду и пития, драгоценную посуду, бельё и утварь целыми обозами везли на Городище. Являя чудеса расторопности воевода умудрился на глазах превратить пустующий двор в истинно царский. Тут же готовили временную тюрьму, расширяли конюшни, из окрестных деревень везли лошадиный корм.
Тем временем Зюзин, разбив людей на летучие отряды, отправил их по монастырям, каковых в городе и округе насчитывалось более двух десятков. Ворвавшись в обитель, опечатывали монастырскую казну, и, оставив охрану, увозили с собой игумена, дьяконов, чёрных попов и соборных старцев. Сам Зюзин с полусотней опричников-татар приступил к первым арестам. Имея в руках список именитых горожан, врывались в их усадьбы и забирали главу семейства. Прочих домочадцев оставляли под домашним арестом, заколотив все двери гвоздями и опечатав въездные ворота.
Город наблюдал за этими приготовлениями словно приговорённый, которого готовят к пытке, а он лишь покорно подставляет руки палачу, который связывает его верёвкой. Мысль о сопротивлении никому не пришла в голову.
Шестого января опричная армия показалась к окрестностях Новгорода. Не входя в город и не приняв городскую депутацию, царь сразу отправился на Городище. С ним была личная охрана из особо приближённых. Остальное войско расквартировали по монастырям и окрестным сёлам. Весь следующий день ушёл на обустройство. Вечером было объявлено, что на следующий день в светлый праздник Крещения государь будет на праздничной службе в Софийском соборе. Владыке Пимену приказано было встречать царя на Великом мосту.
2.
Утром город высыпал встречать царя. Шли как на праздник, надев самое лучшее. Толпы народа расположились по обоим берегам Волхова, который не смогли сковать даже крещенские морозы. Белёсый туман стелился над тёмной водой и, но поднимаясь выше и попадая в лучи холодного утреннего солнца, обретал зловеще-красный цвет.
На самой кромке припоя, рискуя свалиться в воду стояли, приплясывая и притоптывая, самые отчаянные в надежде увидеть царя, когда тот вступит на мост. Высмотрев со своей колокольни отделившийся от Городища царский поезд, софийский звонарь первым жахнул в пятисотпудовый благовестный колокол. Тяжёлый гул поплыл над снежной равниной и, вторя ему, сотни больших и малых колоколов бесчисленных новгородских церквей и монастырей подняли неистовый праздничный звон. Закружились над Детинцем вспугнутые галки.
У въезда на Великий мост царский поезд остановился. Иван сошёл с саней и поддерживаемый под руки ближними опричниками ступил на бревенчатый настил моста. В ту же минуту на другом конце моста ему навстречу шагнул владыка Пимен, зорко стерёгший каждое движение царя. Следом за архиепископом двинулось новгородское духовенство, сверкая на морозном солнце золотыми и серебряными ризами, усыпанными драгоценными камнями посохами, в голубых дымах кадильниц, с хоругвями и иконами. Напротив, всё царёво окружение и сам царь были в чёрных опричных шубах и полукафтанах, и эта угольная чернота на белом снегу завораживала сильнее, чем пёстрое роскошество новгородцев.
— Истинно кромешники, — пробормотал кто-то из стоявших на берегу.
Две процессии медленно, но неуклонно сближались и наконец остановились у Чудного креста, в пяти шагах друг от друга. Пимен сделал ещё один шаг и вздымая дивной красоты усыпанный драгоценными камнями золотой крест — дар Фёдора Сырков — вознёс его над головой царя. И тут все увидели, как царь почти одновременно поднял руку, отбрасывая пастырское благословение. Рука Пимена с крестом безвольно упала. Случилось неслыханное. Православный царь отверг благословение православного владыки. В оцепенелой тишине все услышали отрывочный, сдавленный яростью голос царя:
— Не пастырь ты овцам своим... волк хищный... предати нас хотел иноплеменникам... Жигимонту Августу...
Процессии всколебались, потом духовенство развернулось назад и двинулось к Софии. Все поняли: царь всё же приказал служить обедню.
София вобрала в себя обе процессии через широко открытые сиктунские врата. Подстелила гостям под ноги дорогие ковры, обогрела с мороза, ослепила дрожащим заревом золотистых огней, сиянием утвари, великолепием свежеподновлённого иконостаса.