друг твой старинный.
— Пимен — холуй ваш верный. Что мне до него?
— Обида в нём взыграла. Он ведь сам хотел митрополитом стать, а государь тебя поставил. Помнишь, как он на суде против тебя громче всех кричал, он ведь сжечь тебя требовал!
— Говори, зачем пришёл?
— Благослови, отче, поход наш супротив изменников! Царь просит!
— На чёрное дело нет моего благословения. Так и передай!
— Погоди. Государь обещал: ежели благословишь, он Кирилла отставит, тебя снова на митрополию воротит.
— Митрой покупаете? Аль не знаете, что не продажен?
— Не спеши отказываться. Государь сказал: не захочет по-хорошему, сделай по-плохому!
— Никак пугаешь меня, упырь? Забыл какого я роду? Я — Колычев! А ты — навоз конский!
— Закрой рот, поп, а то я закрою!
— Плюю на тебя, сатанинское отродье!
Глухо взревев, Малюта кинулся на Филиппа. Но не смиренным монахом, а бесстрашным воином встретил врага Колычев. С детства заученным бойцовским ударом ахнул Малюту в переносицу. Громадная рыжая башка дёрнулась, но настоящей силы в ударе не было, какая ж сила в измождённом голодом теле. Волосатые руки сдавили горло, после недолгой борьбы опричник всей тушей придавил Филиппа к полу, сдёрнул с постели подглавие, стал душить...
Убедившись, что Колычев мёртв, выглянул в дверь, крикнул громко:
— Эй, монаси! Почто печки плохо топите? У вас тут старец от угара задохся.
3.
Разгромив Тверь, закидав Волгу сотнями трупов, чёрная змея опричного войска подползла к Торжку и медленно втянулась в городские ворота, где её уже встречал Зюзин со своим полком. Городишко словно вымер, придорожные сугробы пятнились неприбранными телами земской стражи.
— Ну? — отрывисто спросил Малюта подъехавшего к нему Зюзина.
— Заминка вышла, Лукьяныч, — сконфуженно повинился Зюзин. — Татары тут пленные, человек двадцать, в темнице запёрлись, не можем выкурить. Может, запалить?
— Эх ты, вояка хренов, — презрительно сплюнул Малюта. — Показывай: где?
Из окружённой опричниками бревенчатой тюрьмы доносилась монотонная татарская молитва.
— Открывай! — крикнул Малюта опричникам, караулившим у дверей.
— Погодь, Лукьяныч, у них ножи, — поостерёг Зюзин.
— Открывай, я сказал, — рявкнул Малюта, — скоро царь прибудет, а мы тут валандаемся!
С треском отлетела сорванная с петель дверь. Рьяной сворой ворвались в тюрьму опричники. Там, в полутьме, вжавшись спинами в стену, стояли восемнадцать пленных татар. Маленький бритоголовый мурза выхватил из рукава нож и с визгом кинулся на Малюту. Тот замахнулся саблей, но зацепил её матицу низкого потолка. Татарин целил в живот, но Малюта успел подставить руку.
Бестолково отбиваясь от наседавших татар, опричники вывалились из тюрьмы, оставив там пятерых. Окровавленного Малюту наспех перевязывал Зюзин.
— Подмогу зови, пищальников, — скрежеща зубами от боли, процедил Малюта.
В ожидании пищальников подпёрли дверь и под монотонное пение татар разобрали крышу. Подошедшие пищальники сверху спокойно расстреляли пленных.
Когда в Торжок вошла основная армия, злой и пристыженный Зюзин, не дожидаясь царя, двинулся со своим полком дальше. День спустя наткнулся на рыбный обоз.
...Наряжал обоз деревенский староста, по-местному ватаман, Михей. Неделю готовили лошадей, чинили упряжь, собирали в дорогу харчи. Не ближний свет, Москва, вон она где! Собрали с полсотни возов, загрузили отборной мороженой рыбой: судак, крупный окунь, лещ, жерех. Накануне отъезда с вечера привязался к ватаману сын-последыш, десятилетний Неждан: тять, возьми да возьми Москву посмотреть. Пробовал цыкнуть, даже щелканул в белобрысый лоб заскорузлым пальцем, всё одно не унимается. Тут и мать подпела. Деваться некуда, крякнул и согласился. Неждан аж пискнул от радости, завертелся волчком, прижался щекой к тяжёлой отцовой руке. Одно слово — последыш. Восемь девок родила Михею жена, прежде чем сподобилась наградить наследником.
На третий день пути добрались до Яжелбиц. Дорогу зажали лесистые холмы. Громадные заснеженные сосны раскачались под ветром, тяжело зашумели, стали больно стукать друг дружку промёрзлыми стволами. Неждан заробел, потесней прижался к широкой отцовой спине и задремал. Проснулся он оттого, что обоз встал. Приподнявшись в санях, увидал приближающихся чёрных всадников. Узнав опричников, рыбаки закрестились.
— Куда путь держишь, дядя? — дружелюбно усмехаясь, спросил Зюзин переднего возчика.
— Поозеры мы, со Взвада. В Москву рыбу везём, — поспешно сняв шапку и кланяясь, сиплым от волнения голосом ответил ватаман.
— Хорошее дело, — одобрил Зюзин и, подъехав ближе, внезапно ахнул ватамана кистенём по кудлатой голове. Тот молча рухнул навзничь. Опричники кинулись кончать остальных. Обезумевшего от ужаса Неждана, пытавшегося спрятаться в лесу, убили стрелой. Управившись, передовая сотня порысила дальше, оставив на дороге убитых обозников вперемешку с рассыпанной мороженой рыбой.
Глава девятая
ВЛАДЫЧНЫЙ ПИР
1.
Вот уже несколько дней сгущалась над Новгородом дурнота тягостного предчувствия. Город мучался неизвестностью. Вдруг разом прекратилось движение по московскому тракту. Ещё вчера оживлённый тракт точно вымер. Канул как в прорубь рыбный обоз. Прервалось ямское сообщение. Валдайским ямщикам сказали — холера, но отгоняющего болезнь беспрерывного колокольного звона слышно не было. Вовсе прекратился подвоз хлеба из Москвы. Город отродясь своего хлеба не имел, и лишившись подвоза, быстро оказывался на грани голода. Этой слабостью всегда пользовались московские князья. Стоило Новгороду чересчур возомнить о себе, как они перекрывали хлебный путь, и у новгородцев тотчас убывало спеси.
Со всей округи потянулась в Новгород всяческая голь — нищие, сироты, бродяги, вдовы. Чаяли пережить зиму в большом городе. В конце декабря завернули страшные морозы, плевок замерзал на лету, птицы падали с деревьев мёрзлыми тушками. Начался мор. Чтобы не долбить закаменевшую землю, трупы свозили в сараи-скудельницы, оставляли до весны.
С приходом ночи чёрный страх наползал на город, растекался по улицам, отравлял души. Многие перестали спать, часами стояли на коленях у домашних киотов. Богатые заказывали молебны. То одна, то другая семья снималась с места и покидала город, но почти все день-два спустя понуро возвращались назад. Московский тракт был закрыт, а на север не пускало бездорожье.
Новгородская власть пребывала в растерянности. Государев наместник князь Пронский привычно хорохорился, но его выхоленные усы заметно поникли. Владыка Пимен сказывался больным и не служил в Софии. Приказные как всегда больше сплетничали и гадали, нежели знали определённо. Да и они после увоза опричниками Антона Свиязева, а потом и Василья Петрова прикусили языки. Впрочем, один слушок-таки вытек из приказной избы — царь вроде бы решил забрать Новгород в опричнину. Ничего удивительного в этом не было. Старую Руссу с её