А я разом успокоилась. Зачем моему магистру гибкость, у него скоростная самолевитация, о которой, пока, никому не известно!
Вжух! И мой магистр оседлал плечищи дезориентированного Юхтара. Ну точно, как гоголевский Вакула диканьского черта. А чтобы шаман не дергался, держит у него перед носом небольшой огнешар. Мне даже захотелось, чтобы котович дал повод подпалить себе отсутствующие усы.
Рев «трибун» звучал как музыка победы. Победы, которую я ощущала, как свою.
Они подошли ко мне оба, и шаман, и магистр.
— Твой мужчина выиграл, женщина с изнанки. Значит, я должен извиниться, таково было условие поединка. Прости, больше я не стану.
Чего не станет, когда не станет… А, ладно. Для некоторых проще удавится, чем извиниться. Я тоже не совсем права, упрямилась и гнула свою линию. Но, за это я извиняться не стану, хотя, нужно было дипломатичнее. И магистра своего за глупую выходку ругать не буду. Мужские игры, чего уж теперь.
— И ты меня прости, шаман. Следующий раз я буду осмотрительней выбирать выражения. И постараюсь не угрожать.
Люстра все еще горела и было видно, как мужики прячут улыбки.
— Время тап-рат-храта! Время тап-рат-храта! — прокатилось над толпой отголоском камнепада и сразу вдарили бубны с барабанами. Тап-ррат-хрррат… Тап-ррат-хрррат…
Ренош очень деликатно выбрался из-за моей спины и резво потопал к центру поля, чтобы присоединиться к группе сверстников. Человек двадцать, пожалуй.
— Что происходит, шаман, не поясните?
— Ритуальный танец молодых котов, иномирянка. — дескать, кто же этого не знает! Вот «недомухтар» мерзотный, аж захотелось опять поссориться.
— Это танец тех, кто прошел обряд Цхыват в этом году, вама. — миролюбиво пояснил Дораш. — Приехали парни из ближайших племен. Смотри, это красиво.
Действительно, зрелище стоило того, чтобы сосредоточится на происходящем. Похоже, ритм, отбиваемый множеством глухих шаманских барабанов, гипнотизировал всех вокруг. Ту-ду-ту-тум-ту-ту…тудум. Ту-ду-ту-тум-ту-ту…тудум.
Темп, ритм и рисунок движений задавал сам старший шаман Лограх. Парни следовали за ним завораживающе синхронно, секция китайских стариков-ушуистов концентрацию бы утратила от зависти.
Вопрос вырвался сам собой:
— Интересно, долго они тренировались?
— Они никогда не тренировались, вама. Этот ритуал проходят раз в жизни, как и Цхыват. На следующем сборе племен танцевать будут другие.
Но как?! Разве так бывает? Эти рваные ломаные движения, эти статичные позы, и вдруг яростная динамика прыжков, вроде тех, которым Кира учила Дораша в крепости.
— Их ведет воля Лограха, иномирянка, — неожиданно мягко пояснил Юхтар, — наслаждайся. Едва ли тебе доведется увидеть подобное снова.
Наслаждайся? Наслаждайся?! Хорошо, что люстра все еще горела, иначе в неверном свете костров все было бы еще мрачнее. Да на танец, хотя назвать это танцем — форменное кощунство, смотреть без слез невозможно!
Стах. Обида. Непонимание. Боль. Надежда. Ужас. Снова надежда.
И, постепенно — новая нота в эмоциях. Не знаю, как сказать. Кулаки сжимались, а в груди, вместе со сменой ритма барабанов, разворачивалась ярость — врешь, не возьмешь!
К ударным постепенно, голос за голосом, присоединялся мужской хор. Пели все. Негромко, почти на одной ноте, гудели в нижнем регистре: о-оп-н’а-ду-тай’ай-ре… о-оп-н’а-ду-тай’ай-ре…
Больше сотни глоток, поют, искренне сопереживая действу на арене, поют, вспоминая каждый свой Цхыват или еще только страшась его, как мой Дораш. И барабаны, как само биение жизни. А вместе — потрясающая гармония. То ли ритм рассветных волн, набегающих на сонный берег; то ли стоны ковыля под ночным ветром; то ли дальний рокот грозы; и совершенно явно — извечный ритм, в котором мужчина и женщина, сплетаясь телами и душами, зарождают новую жизнь.
Через полминуты я притопывала, не в силах сдержаться. Так было легче справиться с нервической адреналиновой дрожью. Витто, кажется, разделял это мое состояние, его тоже потряхивало. Прижаться друг к другу было так естественно и необходимо. Прижаться и дышать в одном ритме, который отбивали барабаны. Так целомудренно и так возбуждающе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А хор все наращивал темп речитатива. Наращивал, нагнетал, и, вдруг, оборвал на неожиданно высокой ноте. Фигуры на арене замерли с раскинутыми в стороны руками.
Всеобщий выдох — и напряжение рассыпалось, подарив секунду пронзительной тишины.
Юхтар прав, я не забуду эти минуты. Если меня, чужачку, скрутило так, что пальчики на ногах поджались, то каково было мальчишкам? Они не просто двигались — танцевали на разрыв аорты.
Но, кажется, я что-то не поняла. К нам изящным аллюром и с бизоньей грацией подскочил Ренош. Потный, усталый и умиротворенный. С его почти детского скуластого лица полностью исчезла былая печать страдания. Мальчик снова стал мальчиком и он был счастлив! И каждый взрослый, каждый (!), старался сказать ему что-то значительное и доброе. Или, хотя бы хлопнуть по плечу. Дораш, приученный Тишкой всю радость выражать через обнимашки, так и намотался на ошарашенного муромца. Невдалеке также трепали еще одного счастливого танцора.
Так это не просто ритуал! Ну Лограх, ну силен! Психологи с жертвами посттравматического синдрома месяцами работают, а то и годами, а он?! Настоящее изгнание дьявола из душ этих ребяток. Ренош так и сияет! Ну чудо же! Жаль, седина останется навсегда.
— Юхтар, а где Лограх? Ты не видел?
— Зачем он тебе занадобился, женщина с изнанки? Твой мужчина рядом. — и рожу скривил неодобрительную.
Удавила бы! Ну и что, что Вит приобнял меня со спины? Подумаешь, не принято. День сегодня такой… нестандартный.
— Мы с Витто хотим выказать старшему шаману свое восхищение.
— Да, Лограх постарался, — неожиданно сбавил обороты Юхтар, — он отдыхать ушел. Ничего, скоро оклемается, группа нынче небольшая. Бывает, и по пятьдесят человек водить приходится. Я тогда по три дня встать не могу.
Так и чесалось сказать, что когда для него Юхтара, волшебный ритуал проводили, тогдашний шаман схалтурил, но Витто сжал покрепче мою талию и язвить расхотелось.
— Вама, — подскочил радостный Дюш, — нас к жаровне зовут. Можно, Ренош с нами сядет? Можно?
И верно, ристалище быстро застилалось войлоком, появлялись жаровни, блюда с мясом, только самый центр оставили свободным. И, о чудо, следи мужиков замелькали нарядные степнячки. Так, где там мои меха?
Кормили вкусно, но однообразно. Мясо с мясом. Ну, лепешки еще. А запивали жиденьким, чуть пьяненьним подсоленным кефирчиком. Правда кефирчик этот носили ведрами. Ничего так. На айран похоже, только слабогазированный. С третьего глотка обвыклась и попивала это дрянцо без возражений. На сегодня я свой лимит выкаблучивания исчерпала, побуду паинькой. Съем, что дадут, помолчу, пока не спросят, даже то, что женщин хоть и допустили на праздник, но все же усадили отдельно, комментировать не стану. Лучше песенки послушаю. Вон, Карим-гусляр тащит, неимоверную, явно струнно-щипковую бандуру. Здоровая — не меньше метра. Он устроился совсем рядом, на импровизированной сцене, мы с ним даже перемигнулись. Всегда с теплом вспоминаю нашу поездку в обозе именно из-за этого потрясающе талантливого парня. Его музыка — драгоценность. Что он сейчас и доказывал. Струны звенели, им вторили бубны, Карим пел что-то такое патриотичное, о величии народа степи. Публика, еще взбудораженная ритуалом, охотно подпевала. В мужской хор очень уместно вплетались женские голоса. Красиво получалось. Потом еще песню, и еще… И тут Юхтар опять все испортил. Встал и выкрикнул:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я вижу, гостья впечетлена красотой нашей музыки. Может быть, и она нас чем-нибудь удивит, как удивляла сегодня весь день?
Наверное, я бы вспылила, но восторженные глаза Карима не дали. Гусляр болезненно охочь до новой музыки, а у меня этого добра… Раздражение очень быстро трансформировалось в кураж. А может, это отголоски волшебного ритуала, после которого я чувствовала себя живой, во всей многогранности этого понятия. Да, я буду петь! Эх, микрофон бы. Голосок у меня не слабый, но тут ого какая площадь. Может, есть такое заклинание? Типа заглушки наоборот?