на заднее сиденье, словно ненужную бумажную обертку от бургера.
– Все, я устала от этого дерьма, – говорю я.
Сама не знаю почему. Может быть, потому что мне надоело вести машину и я устала от дороги, бесконечно тянущейся передо мной, дороги, на другом конце которой – Майкл, который не становится ближе, сколько бы я ни ехала, сколько бы миль я ни проезжала. Возможно, потому что часть меня хотела, чтобы Микаэла рванулась ко мне, а не к Джоджо, чтобы она вымазала апельсиново-оранжевой рвотой именно мою рубашку, ища своим маленьким загорелым тельцем мое, всегда мое, чтобы наши сердца были разделены лишь тонкими клетками наших ребер, поднимающимися и опускающимися от вздохов, чтобы наша кровь бежала по венам синхронно. Возможно, потому что я хочу, чтобы она закопалась у меня на груди, ища утешение, а не у своего брата. Возможно, потому что Джоджо даже не смотрит на меня; все его внимание уделено телу у него на руках, душе малышки, которую он старается успокоить, а мое внимание распределено сразу на все вокруг. Даже сейчас моя преданность непостоянна.
Я вытираю остатки слизистой субстанции с ее кресла, выбрасываю салфетки на асфальт, беру несколько детских влажных салфеток и протираю ими сиденье, чтобы оно пахло лишь желудочной кислотой и цветочным мылом.
– Пахнет уже лучше, – говорит Мисти.
Она наполовину высовывается из окна автомобиля, рука, которая прежде летала перед ртом, теперь прикрывает нос, словно маска.
Дорога до следующей заправки растягивается по ощущениям на долгие мили, а солнце пробивается сквозь облака и светит у нас прямо над головами. Пока мы въезжаем на заправку, сотрудница-кассир сидит на веранде деревянного здания и курит сигарету Она почти сливается со стеной, к которой прислоняется, потому что ее кожа того же коричневого цвета, что и окрашенные доски. Она открывает передо мной дверь и следует за мной внутрь, и над входом звенит серебристая гирлянда из маленьких колокольчиков.
– Скучный день, – говорит она, вставая за прилавок.
Она стройная, почти такая же худая, как Мама, а застегнутая на пуговицы рабочая рубашка висит на ней, как полотенце на веревке для сушки.
– Ага, – соглашаюсь я и направляюсь к холодильникам с напитками в глубине помещения. Беру две бутылки “Пауэрэйда” и ставлю их на стойку. Женщина улыбается, и я замечаю, что у нее нет двух передних зубов, а по ее лбу неправильной линией извивается шрам. Интересно, это у нее просто плохие зубы или, может, их выбил тот, кто оставил ей этот шрам на лбу.
Мисти ходит по парковке, держа свой телефон над головой в поисках сигнала. Все двери машины открыты; Джоджо сидит боком на заднем сиденье, Микаэла карабкается по нему, прижимает свое лицо к его шее и ноет. Он гладит ее по спине; их волосы прилипли к головам. Я наливаю полбутылки в один из поильников Микаэлы и протягиваю руки.
– Давай ее сюда.
– Кайла, иди, – говорит Джоджо.
Он не смотрит на меня, на сырой день или на пустую дорогу – лишь на Кайлу, которая начинает плакать и хватается за его рубашку, так сильно, что ее маленькие костяшки пальцев белеют. Когда я усаживаю ее себе на колени на переднем сиденье, она опускает голову на грудь и всхлипывает, ее глаза закрыты, а кулачки спрятаны под подбородок.
– Микаэла, – говорю я, – давай, детка. Надо попить.
Джоджо стоит надо мной, засунув руки в карманы, и изучает Микаэлу. Она меня не слышит – лишь икает и стонет.
– Микаэла, детка.
Я сую соску поильника ей в рот, но она сжимает зубы и рывком отдергивает голову. Я сжимаю ее крепче, пытаясь удержать на месте, и ее маленькие мышцы подаются под моими пальцами, мягкие, как шарики с водой. Мы боремся так некоторое время; она то встает на ноги, то снова садится, отклоняется назад и извивается, произнося два слова снова и снова.
– Нет. Джоджо.
С меня хватит.
– Черт возьми, Микаэла! Ты можешь заставить ее хоть немного выпить? – спрашиваю я.
Джоджо кивает, и я передаю ему девочку. Без нее мои руки кажутся невесомыми.
Микаэла выпивает четверть поильника и оседает на плече Джоджо, обхватывая его шею одной рукой и гладя. Я жду еще минут пятнадцать, и как только Мисти пристегивается на сиденье, чтобы мы могли продолжить движение, Микаэлу снова рвет. Уже электрически синим, цветом “Пауэрэйда”.
– Да можешь уже и не пристегиваться, толку-то, – говорю я Мисти.
Та закатывает глаза, отстегивает ремень безопасности и присаживается на парковочный блок в тени, чтобы закурить сигарету.
– Мы еще тут побудем.
Я не хочу, чтобы Микаэлу снова вырвало в машине, пока я сижу пристегнутая спереди. Ведь тогда нам придется снова остановиться, чтобы убраться. Жара поднимается с асфальта парковки вместе с паром от дождя. Джоджо сидит боком, спустив ноги на землю, а Микаэла почти лежит на нем.
– Хочешь лечь, Кайла? – спрашивает он. – Может, станет получше, если ляжешь.
Он берет ее под мышки и пытается аккуратно переместить девочку с себя на сиденье, но она держится за него крепко, словно репейник: ее руки и ноги обвивают его и не отпускают. Он сдается и просто гладит ее по спине.
– Мне жаль, что ты себя плохо чувствуешь, – говорит Джоджо, и Микаэла начинает плакать.
Он гладит ей спину, она – ему, а я лишь стою, наблюдая, как мои дети утешают друг друга. У меня руки чешутся что-то сделать. Я тоже могла бы до них дотронуться, но не делаю этого. Взгляд Джоджо отчасти озадаченный, отчасти стоический, отчасти такой, словно он сам собирается расплакаться. Нужно закурить. Я присаживаюсь рядом с Мисти на бетонный блок и выпрашиваю у нее сигарету: ментол укрепляет меня, как будто укладывая мешки с песком вдоль моего позвоночника. Я справлюсь. Жду, пока никотин согреет меня изнутри, словно спокойное озеро, и затем возвращаюсь к машине.
– Заставь ее еще попить, – говорю я Джоджо.
Тридцать минут спустя ее снова тошнит. Я даю ей пятнадцать минут отдыха и снова говорю Джоджо: Заставь ее попить еще. Несмотря на то что Микаэла теперь издает стабильный стон, растерянно глядя на чашку в руке своего брата, Джоджо делает то, что я прошу. Через двадцать минут ее снова рвет. Микаэла в ужасе, она держится за Джоджо и моргает, глядя на меня, когда я встаю около автомобильной двери с очередной партией электролита. Сделай так, чтобы она пила, – говорю я снова, но Джоджо сидит так, словно не слышит меня, втянув голову в плечи, будто он понимает, что у меня заканчивается терпение, что мне хочется ударить его.
– Джоджо, – говорю я.
Он сжимается и игнорирует меня. Микаэла вытирает об его плечо сопли и слезы. Джоджо, нет, – просит она. Работница станции выходит на крыльцо с уже зажженной сигаретой.
– Все в порядке? –