— Мужики! — чуть громче сказала она.
Но гогот Ежа перебил ее.
— Да мужики, вашу мать! — рявкнула она, не выдержав.
— Чего, Рит? — обернулся к ней Еж, пытаясь разглядеть в темноте.
— Идите сюда. От костра плохо видно.
Они поднялись втроем, причем Еж ворчал и кряхтел больше деда.
— Посмотрите! — и она показала на южный свод ночного уже неба.
Красно-багровый свод.
— Ну и чего? — недовольно сказал Еж.
— Зарево, — ответил ему дед. — И очень большое зарево. Кажись, вся деревня горит.
— Где же Костик-то? А? — тихонечко шепнула Рита.
Дед помолчал, пожевал губы и твердо скомандовал:
— Собираемся!
— Вот, кажись, все и решено, — добавил он чуть погодя. — Уходить будем через болото. Немцы туда не сунутся по темноте.
— А может они сюда вообще не пойдут. Ночью-то, — засомневался Еж. — Может сбегать, посмотреть?
Дед так зыркнул на Ежа, что тот немедленно заткнулся.
Солдату собираться — только подпоясаться. А уж партизану и подавно. Только Рита слегка тормозила, как обычно. В конце концов, и она собрала свой вещмешок. А потом сказала:
— Не мужики, но так же не делается? Мы же Костю бросим, если уйдем сейчас.
Дед подумал и ответил:
— Хорошо. Ждем еще десять минут. Может, парнишка не натворил глупостей…
Еж отошел в сторону от костра. Смотреть на зарево. И устроился там, навалившись на здоровенную сосну. Остальные молча сидели и ждали у догорающего костра. Только дед чего-то ходил и выбирал побольше размером палки. Время тянулось медленно, словно патока. Говорить не хотелось.
Собак первым услышал Еж:
— О, слышите, гавкают! Это в селе, что ли?
— Дождались, ититть твою меть… Ноги в руки и бегом! Лишние стволы в болото! Далеко себя бы унести… Уходим!
— А Костя-то как? — почти всхлипнула Ритка.
— Найдется, коли в порядке все. Он эти места знает как ладонь свою. С детства тут бегает.
— А если не в порядке?
— Тем более уходим! Я иду первым. Рита за мной. Валера, потом ты. Андрейка последний. Понесешь «Дегтярь». И назад поглядывай, время от времени. Фонари увидишь — сразу говори.
Еж кивнул.
— Слеги берите. Падать будете — попереком груди выставляйте. Встать легче будет.
Себе же взял самую длинную палку. Метра два. А после дед перекрестился и шагнул в темную жижу. Болото с удовольствием зачавкало.
— Хорошо, хоть что месяц на убыль идет… — проворчал дед.
— И плохо, что погода безоблачная! — ответил из-за спины Риты Валера. — Если подальше не уйдем, они нас как на ладони увидят.
— Тогда шаг прибавили! — приказал дед. — И с тропы не сходить!
Каждый шаг давался огромным трудом. Особенно Рите. Казалось, болото гигантским ртом всасывает ногу в себя. И каждый раз неохотно отпускало.
Чмоох., чмоох, чмохх, чмоох… И между чмоканием — лай собак.
Через полчаса тяжелого чмокания она устала. Впрочем, не она одна. Тяжело дышали все. Даже дед.
— Стоим минуту! Андрей, что там?
— Не видно ни черта. Дымка везде.
— Болото запарило, Кирьян Василич! Туман пошел.
— Хорошо, что туман. Поди не увидят. Вперед, орлы болотные!
И тяжело захлюпал вперед.
— Давай, давай, Рита. Не стой, — подтолкнул ее, опершуюся на слегу, Валера.
— Боже ты мой… — простонала она. — Хорошо комаров нет!
— Ага…
— Фонари! Кирьян Василич! Фонари! — вскрикнул Еж.
Тут же вскинулись вверх парашютики осветительных ракет.
— Ложись! — шепотом, но вскрикнул дед. Все плюхнулись в жижу. Еж, естественно, глотнул ее и стал отплевываться, тихо матерясь.
— Вперед! — пополз дед. Но остановился, оглянулся и сказал. — Минут через двадцать посуше будет. Можно пробежаться. Валерка!
— Чего, дед Кирьян?
— Возьми пулемет у Андрейки. Останься, посмотри. Если гитлеры за нами поползут — придержи. Диск кончится — тикай.
— Понял!
— Кирьян Василич! Может быть, я сам останусь? У доктора нога все-таки…
— Когда, говоришь, немцы под Харьковом ударят?
— 17 мая, вроде бы… А что?
— Ничего. Неделя осталась. За мной! Валера! Долго не сиди тут. Ползи по следу тихонько. Минут через десять. И рачком пяться. Немцы должны по следу пойти.
С далекого уже берега болота застучал пулемет. Рита упала лицом в грязь. Зубы ее стучали — то ли от холода, то ли от страха.
Она подняла голову. Мертвенно-бледный свет висел над топью, превращая ее в странное подобие то ли ада, то ли морга. Дед Кирьян махнул ей рукой и она послушно поползла за ним, раздвигая перед собой упругую грязь.
— Каску надо было взять, — шипел сзади Еж.
«Ничего… Ничего… Ничего… Пуля, сабля, штыки… Все равно… Кто это поет? Еж или я?» — думала она, следя за подошвами сапог деда Кирьяна. — «Господи! Как нам с Ежом повезло, что он с нами оказался, рядом… Что бы мы делали без него, интересно? Лежали бы уже в этих лесах… А мужики сейчас где? Юрка Семененко, Лешка Винокуров, Леонидыч, Толик Бессонов, Маринка… Про Захара с Виталиком хотя бы понятно. Здесь. К нашим ушли. А эти-то где?»
Ответом ей был железный грохот Валеркиного пулемета.
— Ни хера себе лязгает!! — удивленно напугался Еж. — Рита, ходу прибавь!
— Ага, — неожиданно согласилась она.
— Василич! Идут! Ходу, давайте, ходу!
Внезапно жижа потвердела под руками и превратилась в жидкую грязь…
— Встали! Бегом! За мной! — сквозь зубы зарычал, унтер-офицер Богатырев.
— Не могу, я больше… — вдруг вскрикнула ровно птица Рита.
Он подскочил к ней, схватил за вещмешок и толкнул вперед:
— Бегом!
Позади грохотали выстрели немецких карабинов. Изредка взрывался грохотом Валеркин «Дегтярь». И она послушно побежала вперед, удерживаемая за мешок рукой деда.
Бежали, если можно так назвать передвижение по грязи, которая достает всего лишь по щиколотку, минут десять.
— Стой, привал… — и Рита, и Еж, и даже дед дышали уже через раз.
— А чего тихо стало? — вдруг понял Андрей.
Все вдохнули и замерли на выдохе.
И впрямь тишина. Только немцы, но уже вдалеке, шипели ракетами.
А потом кто-то зачавкал в серебристой, подсвеченной сквозь туман луной, темноте.
Они приподняли винтовки, еще сегодня вылизанные под суровым присмотром деда почти до блеска, а теперь извазюканные в торфяной грязи.
Из тумана показался хромающий Валерка.
— Фу ты… Пугаешь, как Фредди Крюгер…
— Это еще кто? — устало спросил Валера и рухнул в мягкую грязь.
— Да так…
— Пулемет где? — шмыгнул носом дед. Видно было, как он тоже измотался.
— Они по следу пошли. Человек десять, может двенадцать. Кучно так. Я их метров на двести подпустил. И влупил очередью длинной. В самую толпу. Не понравилось, сукам. Тут же попадали. Аж брызги по сторонам. От грязи, в смысле. А потом стрелять по мне начали. А я стрельну и отползу тут же, стрельну и отползу… Они пока головы подымают — я уж метрах пяти. А они по выхлопу бьют, дураки! — Валера довольно засмеялся. — Диск кончился, потом второй. Смотрю, обратно поползли. Я подождал, не дурак же. Может обманывают? Неее… Точно ушли. И забрали своих. А пулемет я в промоину бросил. Все одно патроны кончились. А если бы они опять пошли, я бы с этой железякой далеко не ушел.
— А чем воевать-то будешь?
— А найду чего-нибудь. Этот, как его… Хервассер, есть еще?
— Киршвассер, дубина ты, хоть и доктор, — беззлобно подначил его дед. — Черешневая вода, по-нашему.
— Давай черешневую воду. Хлебнуть надо, для поддержки сил.
— Пулемет жалко, блин, — вздохнул Ежина. — Хороший был пулемет…
Валера прищурился было от наступающей злости, но дед вдруг громко зевнул и сказал:
— Пулемет хороший, но Валерий Владимирович лучше! — И достал фляжку из мешка.
— А кто ж спорит то! — распахнул глаза Андрюшка! А про себя подумал: «А я бы не выкинул…»
Валера глотнул из фляжки. И даже его, привыкшего к медицинскому спирту и ядреному деревенскому самогону, передернуло.
— Ух!.. — просипел он. — Не фига не черешня. Больше на крапиву смахивает…
Дед понюхал:
— Аааа… Вот это и есть шнапс. Не то, что та водичка! — и довольно гоготнул. — Держи-ка, Ритуля!
— Нее… Я не буду, — слабо запротестовала она. Но фляжку взяла. И глотнула. Хотя и не хотела.
— Вовсе не так уж и крепко… — сказала она, когда откашлялась и утерла слезы…
А когда огонь в пищеводе и желудке слегка утих, вдруг почувствовала прилив сил.
— Еще? — улыбнулся Валера.
Она качнула головой. Мол, хватит.
— Тогда пошли, — сказал дед. — Сейчас самое трудное будет…
Дед, оказалось, не шутил. Если до привала они кое-как, но шли, то сейчас в буквальном смысле пришлось ползти. Метров пятьдесят еще прошли, а дальше болото стало просто затягивать в себя, воняя сероводородом.
Поэтому поводу долго Еж возмущался, но потом и он замолчал, устало продираясь сквозь грязь…