— Если бы это случилось в момент разворота, — проговорил Питфердж, — не знаю, куда бы мы прибыли, тем более после того, как море обрушило на наше судно водяной шквал. Правда, паровые помпы уже начали откачку воды. Однако работа не закончена.
— А что с этим несчастным? — спросил я у доктора.
— Он серьезно ранен в голову. Бедняга! Это молодой моряк, женатый, отец двоих детей, в дальний рейс вышел в первый раз. Им займется судовой врач, но именно это вызывает у меня беспокойство. Ладно, посмотрим. Правда, ходят всякие слухи, которым кое-кто поверил, но, к счастью, они оказались ложными.
— Так что, — продолжил я, — мы вновь идем правильным курсом?
— Да, — подтвердил доктор, — мы движемся на запад, против ветра и разрезая волну. Что само собой разумеется, — добавил он, держась за кнехт, чтобы устоять на палубе. — Как вы думаете, что бы я сделал с «Грейт-Истерном», если бы стал вдруг его владельцем? Не знаете? Так вот, я превратил бы его в корабль-люкс и брал бы за билет по две тысячи франков. На судне плавали бы только миллионеры, не ограниченные временем. Переход из Англии в Америку занимал бы месяц, а то и все шесть недель. Никакого волнения моря по маршруту. Ветер лишь встречный или попутный. И к тому же никакой качки, ни боковой, ни килевой. Пассажиры застрахованы от морской болезни, и если кто-нибудь будет от нее все-таки страдать, то получит сто франков отступного.
— Весьма практичная идея, — заметил я.
— Да, — ответил Дин Питфердж, — на ней можно заработать деньги… или потерять!
А пароход продолжал свое плавание на небольшой скорости, делая максимум пять-шесть оборотов гребных колес и стараясь поддерживать ее на этом уровне. Волнение на море ослабло, форштевень нормально резал носом волны, и судно больше не испытывало натиска стихии. Прекратилось противоборство горы металла с горой воды, корабль превратился в неприступный утес, невозмутимо воспринимавший плеск волн. Наверху стал накрапывать дождик, и нам пришлось спрятаться под крышей главного салона. Дождевой поток утихомирил и море и ветер. А потом небо на западе прояснилось, и последние тучи постепенно скрывались за противоположной линией горизонта. В десять часов ураган испустил дух.
В полдень с достаточной точностью были проведены астрономические измерения. Объявление гласило:
42°50' с. ш.
61°57' з. д.
Пройдено по курсу: 193 мили
Значительное сокращение пройденного пути было связано со штормом, который всю ночь и все утро без конца терзал судно, причем так страшно, что один из пассажиров, своего рода постоянный житель Атлантики, ибо пересекал океан в сорок четвертый раз, заявил, что никогда не видел ничего подобного. Но старший механик заверил, что, хотя еще до урагана «Грейт-Истерн» боролся с волнами целых три дня, корабль от ударов стихии практически не пострадал. Он не преминул лишний раз напомнить, что этот великолепный пароход, даже если ход у него был посредственным, даже если его сильно качало, был надежной защитой против всех опасностей моря. Он противостоял всем внешним силам как монолит. Его жесткость, следствие полной однородности конструкции, обеспечивалась двойным корпусом и прочной обшивкой.
Но вернемся к ранее сказанному. Какой бы ни была мощность судна, нет нужды бессмысленно сражаться с бурным морем. Каким бы крупным ни было судно, каким бы прочным ни был его корпус, его нельзя считать «обесчещенным», если ему нанесет удар шторм. Капитан никогда не должен забывать, что человеческая жизнь перетягивает на чаше весов чье бы то ни было самолюбие. В любом случае упрямство опасно, упорство достойно осуждения, а в данном случае чревато катастрофой, которая могла бы произойти с любым из трансокеанских кораблей, тем более по такой достойной осуждения причине, как нежелание отставать от судна соперничающей компании.
Глава XXVI
Тем временем помпы продолжали осушать озерцо, образовавшееся внутри «Грейт-Истерна» подобно лагуне, врезавшейся в глубину острова. Мощные и быстродействующие, эти паровые помпы вернули Атлантике то, что она выплеснула на борт. Дождь перестал: ветер опять окреп; небо, затянутое тучами во время шторма, прояснилось. К моменту наступления ночи я в течение нескольких часов прогуливался по палубе. Салоны отбрасывали огромные пучки света через открытые окна. А позади корабля в пределах видимости простирался фосфоресцирующий кильватерный след[154], то тут, то там прерываемый светящимися гребешками волн. Отражения звезд в молочно-белой водяной массе то вспыхивали, то гасли — в зависимости от того, наплывали ли на них разгоняемые ветром облака. Все вокруг пропадало в темной ночи. Впереди грохотали гребные колеса, а подо мной раздавался стук цепей рулевого управления.
Возвращаясь через главный салон, я был удивлен, увидев там плотную группу зрителей. Раздавались аплодисменты. Несмотря на тяготы прошедшего дня, «развлечение», как всегда, преподносило собравшимся очередные сюрпризы. Никто и не вспоминал о тяжело раненном, а может быть, и скончавшемся матросе. Праздник был в разгаре. Пассажиры радостно приветствовали красочный дебют труппы «Менестрели»[155] на подмостках «Грейт-Истерна». Говорили, будто эти «менестрели», бродячие артисты, черные или, скорее, темные по происхождению, разъезжают по английским городам и дают импровизированные концерты. Но на этот раз артисты оказались просто-напросто матросами и стюардами, вымазанными ваксой. Они вырядились в лохмотья, украшенные перламутровыми пуговицами, имели при себе бинокли, сделанные из спаренных бутылок, и гитары, изготовленные из кишок, натянутых на рыбий пузырь. Эти смешные молодцы напевали шуточные песенки, исполняли чепуховые импровизации, замешенные на ерунде и каламбурах. Им аплодировали до изнеможения, а они с удвоенной энергией кривлялись и гримасничали. Наконец один «артист», верткий как обезьяна, два раза станцевал джигу, что весьма вдохновило собравшихся.
Тем не менее, какой бы интересной ни была программа «менестрелей», она привлекла далеко не всех пассажиров. Последние расселись за столами в салоне на носу корабля. Там шла большая игра. Победители стремились увеличить свои выигрыши, полученные за время путешествия: побежденные, поскольку времени оставалось мало, пытались переломить судьбу дерзким поведением за столом. В салоне стоял страшный шум. Слышались то голос банкомета, ведущего игру, то проклятия проигравших, то звон золотых монет, то хруст долларовых банкнот. Затем наступила гробовая тишина: чья-то рискованная игра заставила всех замолчать. А когда результат стал известен, шум возобновился с новой силой.