Читать интересную книгу Стихи (3) - Артюр Рембо

Сказали реки мне: как хочешь путь держи!

Зимой я одолел приливов суматоху,

К ней глух, как детский мозг, проснувшийся едва.

И вот от торжества земных тоху-во-боху

Отторглись всштормленные полуострова.

Шторм освятил мои морские пробужденья.

И десять дней подряд, как будто пробка в пляс

Средь волн, что жертв своих колесовали в пене,

Скакал я, не щадя фонарных глупых глаз.

Милей, чем для детей сок яблок кисло-сладкий,

В сосновый кокон мой влазурилась вода,

Отмыв блевотину и сизых вин осадки,

Слизнув тяжелый дрек, руль выбив из гнезда.

И окунулся я в поэму моря, в лоно,

Лазурь пожравшее, в медузно-звездный рой,

Куда задумчивый, бледнея восхищенно,

Пловец-утопленник спускается порой.

Туда, где вытравив все синяки, все боли,

Под белобрысый ритм медлительного дня

Пространней ваших лир и крепче алкоголя

Любовной горечи пузырится квашня.

Молнистый зев небес, и тулово тугое

Смерча, и трепет зорь, взволнованных под стать

Голубкам вспугнутым, и многое другое

Я видывал, о чем лишь грезите мечтать!

Зиял мистическими ужасами полный

Лик солнца низкого, косясь по вечерам

Окоченелыми лучищами на волны.

Как на зыбучий хор актеров древних драм.

Мне снилась, зелена, ночь в снежных покрывалах

За желто-голубым восстанием от сна

Певучих фосфоров и соков небывалых

В морях, где в очи волн вцелована луна.

Следил я месяца, как очумелым хлевом

Прибой в истерике скакал на приступ скал,

Едва ли удалось бы и Мариям-девам

Стопами светлыми умять морской оскал.

А знаете ли вы, на что она похожа,

Немыслимость Флорид, где с кожей дикарей

Сцвелись глаза пантер и радуги, как вожжи

На сизых скакунах под горизонт морей!

Я чуял гниль болот, брожение камышье

Тех вершей, где живьем Левиафан гниет,

И видел в оке бурь бельмастые затишья

И даль, где звездопад нырял в водоворот.

Льды, перлы волн и солнц, жуть н_а_ мель сесть в затоне,

Где змей морских грызут клопы морские так,

Что эти змеи зуд мрачнейших благовоний,

Ласкаясь, вьют вокруг коряжин-раскоряк.

А до чего бы рад я показать ребятам

Дорад, певучих рыб и золотых шнырей

Там несказанный вихрь цветочным ароматом

Благословлял мои срыванья с якорей!

Своими стонами мне услащала качку

Великомученица полюсов и зон

Даль океанская, чьих зорь вдыхал горячку

Я, точно женщина, коленопреклонен,

Когда крикливых птиц, птиц белоглазых ссоры,

Их гуано и сор вздымались мне по грудь

И все утопленники сквозь мои распоры

Шли взад пятки в меня на кубрике вздремнуть!

Но я корабль, беглец из бухт зеленохвостых

В эфир превыше птиц, чтоб, мне подав концы,

Не выудили мой водою пьяный остов

Ни мониторы, ни ганзейские купцы,

Я вольный, дымчатый, туманно-фиолетов,

Я скребший кручи туч, с чьих красных амбразур

Свисают лакомства отрадны для поэтов

Солнц лишаи и зорь сопливая лазурь,

Я в электрические лунные кривули,

Как щепка вверженный, когда неслась за мной

Гиппопотамов тьма, а грозные Июли

Дубасили небес ультрамарин взрывной,

Я за сто миль беглец от изрыганий бурных,

Где с Бегемотом блуд толстяк Мальстром творил,

Влекусь я, вечный ткач недвижностей лазурных,

К Европе, к старине резных ее перил!

Я, знавший магнетизм архипелагов звездных,

Безумием небес открытых для пловцов!

Самоизгнанницей, не в тех ли безднах грозных

Спишь, Бодрость будущая, сонм златых птенцов!

Но, впрочем, хватит слез! Терзают душу зори.

Ужасна желчь всех лун, горька всех солнц мездра!

Опойно вспучен я любовью цепкой к морю.

О, пусть мой лопнет киль! Ко дну идти пора.

И если уж вода Европы привлекает,

То холодна, черна, в проломах мостовой,

Где грустное дитя, присев на корточки, пускает,

Как майских мотыльков, кораблик хрупкий свой.

О волны, тонущий в истоме ваших стонов,

Я ль обгоню купцов-хлопкоторговцев здесь,

Где под ужасными глазищами понтонов

Огней и вымпелов невыносима спесь!

Имеется еще перевод А. Бердникова.

XLII. Гласные

Впервые этот, в свое время знаменитейший, сонет Рембо также был напечатан без ведома автора Верленом в "Лютэс" за 5-12 октября 1883 г. и затем в книге Верлена "Проклятые поэты" (1884).

До публикации в 1927 г. автографа в "рукописи Эмиля Блемона" единственным источником была копия Верлена, содержавшая небольшие ошибки и отдельные неясности.

Текст сонета вызвал огромное количество комментариев и специальные исследования, потому что он представлялся подходящим для символистского истолкования творчества Рембо.

Несмотря на известные слова Верлена: "Я-то знал Рембо и понимаю, что ему было в высшей степени наплевать, красного или зеленого цвета А. Он его видел таким, и только в этом все дело" (Р - 54, р. 682),большинство интерпретаторов усматривало в сонете Рембо развитие мысли Бодлера, высказанной им в "Салоне 1846 года", а затем в знаменитом сонете "Цветов Зла" - "Соответствия", об аналогии, связывающей цвета, звуки и запахи. Такой поэтической идее на разных Этапах развития физики отвечали научные рассуждения, распространившиеся во Франции еще со времени выхода книги Вольтера "Начала ньютоновской философии в общедоступном изложении" (1738) и работы отца Кастеля "Оптика цвета" (1740). После Рембо особый этап развития цветовой лирики поэзии был связан с идеями композитора А. Н. Скрябина.

Многими исследователями середины XX в. было отмечено, что Рембо ничего не объединяет соответствиями, а, напротив, выделяет гласные звуки или даже буквы как внесистемный элемент и ведет от них расходящиеся, а не строго ассоциативные ряды.

В 1904 г. Э. Гобер предложил упрощенное толкование сонета - сославшись на, возможно, бывший в руках ребенка Рембо букварь, где "А" было напечатано черной краской, "Э" - желтой (могло выцвести до белой на бумаге или в памяти), "И" - красной, "О" - лазурной, "У" - зеленой, а "Игрек" - оранжевой. Это предположение убедительно в том смысле, что трактовка в букваре была чисто произвольной и не содержала какой-либо значащей ассоциации между данным Звуком и цветом. К тому же это букварь, и ряды построены не лингвистически, исходя из звука, а примитивно, исходя из букв, которые по-французски в разных сочетаниях могут и обозначать совершенно разные звуки, и входить как частица в их обозначение. К "е", например, даны примеры, где эта буква обозначает и "э" закрытое, и "э" открытое, и "а" носовое; к "i" все примеры дают в произношении не "и", а "э" носовое; к "о" часть примеров дает произношение "о", а часть - один элемент в обозначении звука "у" ("ou"); только к "и" (т. е. имеется в виду французский звук, близкий к нашему не йотированному "ш" или немецкому "и") примеры в букваре дают основное звучание "ю".

Влияние на сонет воспоминания о букваре кажется вероятным и из-за совпадения цветовых окрасок букв, и особенно из-за неупорядоченности, бессистемности ассоциаций.

Передача сонета "Гласные" на другой язык наталкивается на серьезные трудности. Чтобы всякое подобие смысла не утратилось, в переводе следовало бы сохранять французские прописные буквы латинскогз алфавита. Но уже об этом "известить" читателя затруднительно, поскольку именно гласные имеют в большинстве случаев в латинице и гражданской кириллице одинаковый рисунок. Подстановка под французские гласные сонета русских "Е", "У" или даже более адекватных "Э" и "Ю" принципиально нарушает его строй. Затруднения усиливаются от тою, что в сонете Рембо "Е" (латинское) прежде всего связано с тем вариантом его французского произношения, где оно выговаривается как "О" (примерно как в слове "телка" в русском языке).

Нарушение у Рембо алфавита букв обусловлено, вероятно, тем, что при нормальном расположении "О" и "У" в стихе возникло бы зияние (hiatus), которого избегали французские поэты.

Было придумано и сверхзапутанное символическое понимание сонета, якобы построенного согласно книге Элифаса Леви "История магии". Однако никакого отражения последовательности мистической системы Леви (псевдоним писателя-священника, отца Констана, 1818-1875), ни его триад у Рембо нет, а уподобление строится на вопиющей нелепице, будто синее у Рембо выступает просто как заместитель черного, а зеленое - белого.

Люсьен Сози предложил в 30-е годы интерпретацию, по которой значение букв для Рембо исходит из их графики, если представлять печатные прописные буквы уложенными на бок. "I" лежачее объясняется как черта, т. е., по мнению Сози, как губы и, таким образом, как красное! Остальные объяснения Сози совсем не убедительны и включают к тому же неправильное прочтение копии Верлена.

Верхом несуразности было напечатание в 1962 г. в двухнедельнике "Бизарр" (Э 21-22) неким преподавателем женского лицея в Виши (имя которого не стоит вспоминать) статьи под претенциозным заглавием "Кто-либо читал Рембо?", вздорной эротической интерпретации сонета "Гласные" как описания женского тела. Для такого "толкования" нужно, забыв текст, всего-навсего... букву А перевернуть ("пол"), Е положить на бок и написать округло как греческое "эпсилон" ("груди"), I уложить на бок ("губы"), U перевернуть ("прическа", почему-то зеленая), и т. п. Этот "параноический бред" привлек внимание падкой до сенсаций прессы. Позже статья в "Бизарр" послужила толчком для написания книги Р. Этьембля "Сонет "Гласные"" (Париж, 1968), осмеявшей нелепые объяснения текстов Рембо.