Читать интересную книгу Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека - Михаил Попов

Непроизвольно шаг подполковника замедлился, он подкрадывался к дверям осторожно, подволакивая ногу. Молодым помощником передалось настроение военрука. Подобрались, подтянулись. Леонтий Петрович приближался к двери, гипнотизируя ее взглядом своих узко посаженных глаз. Ему казалось, что от напряжения они вот-вот сольются в одно пронзающее око. Тут не к месту вспомнилось, что в училище хлопцы дразнили его «циклопом». Но прочь все отвлекающее!

Замок! Нет замка!!

Таким дверям, как здесь, полагался бы амбарный, навесной, — никакого! Причем стальные уши были заметно смещены друг относительно друга. То есть левая створка была приоткрыта. Внутри кто-то есть. В заброшенном пункте вторсырья в воскресенье!!! Можно ли поверить в такую удачу? Пределом мечтаний Леонтия Петровича было освободить Ромку Миронова, теперь появлялась возможность застукать и самого ублюдка.

Подполковник положил руку на железную ручку. Помощники следили за ним, естественно, затаив дыхание.

Дверь была заперта изнутри. Крючок? Задвижка? Во всяком случае, когда Леонтий Петрович потянул створку на себя, а потом отпустил, внутри что-то лязгнуло.

— Та-ак, — радостно-угрожающе протянул подполковник, — ну-ка, хлопцы, подналяжем.

Бухов и Русецкий взялись за ручку, а Толики ухватились за край створки.

— Взяли? Раз, два, давай!

Юные лица налились кровью, установилось напряженное молчание, скрипели зубы, издавал какие-то звуки атакуемый металл. Но в результате задвижка оказалась не по силам восьмирукому гостю.

— Нет, — сказал Бухов. Русецкий и один из Толиков отпустили дверь, поэтому пальцы второго Толика были слегка придавлены вернувшейся на место створкой. Он хотел взвыть или хотя бы выругаться, но, увидев перед носом кулак Русецкого, просто отошел в сторонку, бесшумно скуля.

— Монтировку надо, — сказал Бухов.

— Лучше лом, — возразил непострадавший Толик.

Не тратя времени даром, отправились на поиски.

Леонтий Петрович озабоченно нахмурился. Он сохранил свойственную его возрасту трезвость, а значит, догадывался, что флигелек вторсырья, несмотря на заброшенный вид, явно является действующим госучреждением и вламывание в него вряд ли будет одобрено властями. Но и отступать было нельзя. Что, устраивать засаду в этих жасминах и ждать, пока насытившийся зверством садюга выйдет подышать свежим воздухом? А может, он постоянно там живет и выходит на улицу в неделю раз за горючим для паяльной лампы.

Не знал, как поступить, военрук, и появившиеся с кривой арматуриной в руках «хлопцы» почувствовали это. Замерли, вопросительно глядя на своего «дядьку». Сложная ситуация. Леонтий Петрович понимал: один неверный, трусоватый шаг — и его влияние на этих юных мордоворотов рассеется. Но понимал он также и то, что один слишком решительный порыв — и придется отвечать на вопросы прокурора. Учитель-пенсионер-подполковник во главе шайки малолетних преступников.

Что делать?

Выручил второй Толик. Он сидел на корточках, прижавшись ухом к теплой железной двери, и отмачивал во рту особо пострадавшие пальцы. Внезапно гримаса легкого физического страдания на его лице сменилась на… он вытащил пальцы изо рта и прошептал, выпучив глаза:

— Там кто-то есть.

— Что-что?

Толик показал больными пальцами на дверь.

— Там, внутри, кто-то плачет.

Это решило дело. Не прикладывая больше уха, сразу вклинились арматурою, яростно сопя. Дверь скрежетала отковыриваемой створкой, но не поддавалась.

— Тихо! — скомандовал Леонтий Петрович. Все выполнили команду, и в искусственной тишине стали отчетливо слышны еле слышные звуки, доносящиеся изнутри. Там действительно кто-то был, и этот кто-то был не один. Вскрикивания, глухая возня. Заметает следы, гад!

— Рома! — крикнул подполковник. — Рома, мы здесь! Держись! Держись, сынок! Вперед, мужики!

Железо вновь вгрызлось в железо. Много было сопения и спешки. Воздух сделался красноватым от измельченной ржавчины.

— Ни хера, ни хера не выходит, Петрович, — в сердцах выругался Бухов.

— Да, крепкая, — подтвердил Русецкий, брезгливо разглядывая грязные ладони.

Нужно что-то делать, нужно что-то делать, билась мысль в мозгу подполковника. Этот гад услышал, что дверь пытаются вскрыть, и может убить Романа как свидетеля, сам уйти подвалами. Леонтий Петрович приник ноздрею и глазом к щели между створками. Звуки, состоящие из сдавленного мычания, взревывания, неопределенных стонов: что он там с ним делает?! Расчленяет и зарывает, чтоб ничего нельзя было доказать?

— Рома, Рома, держись, мы уже близко!

— Машину бы привязать, — сказал Бухов.

— Не подгонишь, — возразил Русецкий.

Страдая от бессилия, Леонтий Петрович расцарапывал правую щеку о шершавое железо.

— Рома, дай знать, ты там?! — тут ему пришла в голову идея: надо сменить адресата своих посланий. — Слушай ты, маньяк!

Слово это, прозвучавшее как-то особенно громко, произвело магическое действие, внутри флигеля все стихло. Леонтий Петрович приободрился: кажется, нащупывается правильная линия поведения.

— Слушай меня внимательно, садюга. Открывай, все равно мы до тебя доберемся, но тогда хуже будет. Мы тебя за (педагог в душе подполковника махнул рукой) яйца подвесим и поджарим, сука, на медленном огонечке. Слышишь меня?! Так вот, лучше открывай. И еще скажу тебе, пидор гнойный, — хоть пальцем Ромки коснешься — сам тебе в ухо паяльник вставлю, понял?!

Леонтий Петрович продолжал петь свою угрожающую песнь, внутри продолжали молчать. Завороженно молчали и «боевики» подполковника. Не то чтобы они пленились блеском его внезапной фени, слыхивали и говаривали сами и не такое, просто, выходя из уст учителя, общеизвестные слова становились подобны грому.

— Что затих, открывай, ну!

В ответ на это предложение изнутри раздался пронзительный поросячий визг. Вернее, похожий на поросячий, очень короткий. Леонтий Петрович отступил от двери, потирая испачканную щеку. Бухов, державший наперевес арматурину, изо всех сил шарахнул в то место, к которому только что припадала эта щека. Удар получился звучный. Русецкий, не желая бездействовать в такой ситуации, поднял с земли кусок цементного бордюра и присовокупил его ударную силу к грохоту железной палки. Сберегший свои пальцы Толик тоже что-то швырнул в дверь.

Леонтий Петрович стоял немного в стороне. Он понимал: несмотря на звучность и мощь этих ударов, пользы от них немного. Не таким образом открывают железные двери. Но останавливать ребят, рвущихся на помощь истекающему кровью другу, он не считал возможным. Пусть колотят. Он подумает пока. Из любой ситуации помимо силового выхода есть и умственный. Думай, думай, голова, раз ты есть.

И тут…

После очередного дикого кирпича дверная створка методически пискнула и медленно, покорно отворилась. Всеобщее оцепенение. Нежели маньяк сдается? Но за дверью не оказалось никого. Ничего не содержащий полумрак. Угадывались очертания каких-то стеллажей, забитых макулатурой и прочим хламом. Бочка железная у самого порога. Может, он за бочкой? Нет. И тихо. Изнутри доносилась, выпирала прямо-таки тишина, словно атакующий грохот распугал все здешние шумы.

Леонтий Петрович поднял руку, чтобы скомандовать — вперед! Но не успел, раздался вой сирены. К флигелю подъехала милицейская машина. И уже через несколько секунд перед испачканным педагогом и его учениками предстало четверо сосредоточенных людей в бронежилетах с короткоствольными автоматами в руках. На вопрос, что тут, черт возьми, происходит, Леонтий Петрович указал на открытую дверь.

— Не здесь, там.

Трое милиционеров, пригибаясь и щурясь, проникли внутрь, один занял позицию у двери, на всякий случай держа под прицелом и подполковника с его ребятами.

Через несколько секунд из глубин, наполненных вторсырьем, появилась странная троица. Два милиционера вели под руки человека в пиджаке и трусах, он еле волочил ноги, глаза его были безумны. Он был почти лыс, только на лбу рос отвратительный волосяной куст.

— Вот какой ты, северный олень, — процедил Русецкий.

Бухов попробовал приблизиться к гаду, но ему не позволил строгий взгляд вооруженного милиционера. Заплетающиеся ноги утопали за угол флигеля.

Из затхлой макулатурной клоаки появился третий милиционер. И, что интересно, он был не один. Но вел он не Романа Миронова. Молоденькая, несимпатичная, заплаканная девица в белом разодранном спереди платье. Одна рука играла роль прищепки, скрепляющей две половины замызганных одежд в районе низа живота, другой рукой она молча размазывала кровавые сопли по полоумному личику.

7

В тоске возвращался домой подполковник Мухин. Ребята после геройской поимки насильника, осмотра внутренности приемного пункта и дачи свидетельских показаний отправились снимать напряжение. О продолжении поисков не могло быть и речи, хотя с первого взгляда было ясно, что изловлен не тот маньяк. И учитель и ученики были обуреваемы сложными чувствами. С одной стороны, сделали доброе дело, но, с другой, попали в ситуацию почти дурацкую.