Митя продолжал сидеть, не шелохнувшись. Сердце его покатилось куда-то. В груди и в голове плескалось горячее море. Он даже не слышал, как едко сказала ей вслед машинистка:
— Опытная дамочка.
ИСПЫТАНИЕ
В февральские дни семнадцатого года Хрусталочка снова укатила к тетке в Москву. Тимоша при встречах о ней не говорил. Митя не спрашивал. И скоро убедил себя, что забыл ее навсегда. Но однажды Тимоша мимоходом сказал, что Тая в Москве сделалась артисткой и даже снимается в кино.
С того дня Митя не пропустил ни одной новой картины. В холодном дощатом электротеатре Бежицкого сада надрывалось и стонало разбитое фортепьяно под озябшими пальцами тапера. У Мити щемило и ныло в груди. Но ни разу лицо Таи не мелькнуло с экрана.
...Падал мокрый снег, и под тусклым фонарем она в беличьей шубке издали казалась вылепленной из снега.
Митя остановился в нерешительности, поеживаясь в своей короткой куртке, перешитой из солдатской шинели. Она взяла его за локоть.
— Пойдем посидим в ресторане, Митя.
Он ужаснулся. За всю свою жизнь он ни разу не был в ресторане. Кроме того, у него не было денег. Но Тая догадалась.
— Ничего, деньги у меня есть. Возьмем ерунду какую-нибудь, так просто, чтоб посидеть в тепле.
В ресторане было так же холодно и так же накурено, как в исполкомовской столовке. Вокруг сидели незнакомые люди, по виду приезжие. Официанты в белых штанах и белых толстовках, виляя задами, лавировали между столиками, зажимая растопыренными пальцами разноцветные графинчики и рюмки. В зале стоял сдержанный деловой гул. Иногда за каким-нибудь столиком звонко чокались и затем ударяли по рукам. Закусывали одним и тем же — вареной треской с мороженой картошкой.
Столик, за которым они сидели, был бесконечно далеко от зала, от людей, вообще от всего света. Тая рассказывала о своей жизни в Москве. А Митя смотрел на уголок ее рта, возле которого иногда неуловимо возникала и исчезала крошечная ямочка, не больше булавочного острия.
Сначала ей жилось весело в Москве у тетки. В ее квартирке на Арбате постоянно уйма народу. Шумные вечеринки, на которых бывают знаменитые московские артисты, поют и декламируют, а известные художники тут же на обоях рисуют друг друга. Да, один режиссер действительно предложил ей поступить в театр и раза два возил ее на киностудию. В общем, все это как-то увлекало, было интересно. Но потом, потом...
Им принесли чай, сахарин в двух розеточках и серые блинчики, облитые сиреневой слизью.
Тая замолчала, засмотрелась на маленькие белые кружочки сахарина, которые, шипя и пузырясь, растворялись в стакане. Синие глаза ее потемнели.
Да, потом почти все эти знаменитые люди один за другим стали к ней приставать и оборотились обыкновенными скотами. И вечера, умные разговоры, соревнования талантов — все это оказалось пустым звоном, скучным, крошечным мирком ничтожных людишек. Каждый из них думал только о себе.
Однажды кто-то из общих знакомых привел к ним Петра. Здесь, в Бежице, она его не знала, только слышала о нем от Тимоши. Но там они встретились, как друзья детства.
— Почти весь вечер мы говорили о тебе, Митя, — улыбнулась Тая и погладила его по руке. — Вспоминали Бежицу. Петр рассказывал, как вы с ним собирались царя убить. Он тебя очень любит, Митя. Он ведь один остался, мать его умерла, пока он сидел в тюрьме.
Собственно, после этой встречи она и решила бросить все, вернуться в Брянск. Через три дня она уехала.
— Что же Петр, где он там в Москве, что делает? — радостно улыбнулся ей в ответ Митя.
Тая пожала плечами.
— Знаешь, я не спросила. Кажется, в какой-то редакции служит... В общем, не знаю. Раза два он приезжал в Брянск, хотел тебя разыскать, да не успел, дела какие-то не пустили...
— Да, да, мне говорили, — вспомнил Митя разговор с братом.
— Кто же мог тебе говорить? — удивилась Тая.
— Брат. Александр. Помнишь его? Он теперь здесь — гроза всех буржуев. Председатель Чека.
— Ну, а ты как живешь? Доволен? Что в Бежице? Ты влюбился? Женился? — оживленно забросала она его лукавыми вопросами.
Она сочувственно слушала его сумбурный, восторженный рассказ о событиях года, в который они не виделись, его влюбленное описание Фокина.
— Ты совсем не изменился, Митя! — с грустью воскликнула она. И, сделавшись очень серьезной, почти строго сказала: — Именно поэтому я могу попросить тебя сделать то, на что никто другой не был бы способен.
Как раз заскулил, захныкал оркестр из двух скрипок и контрабаса, и это как-то помогло Мите в тот миг, когда она произнесла слова «мой муж».
Ее муж работает в Москве. Но не могут же они жить врозь. А переводить его на работу сюда никто не станет: он ведь совсем незаметный, рядовой работник. Вот если бы отсюда запросили. Здесь нужны в Чека надежные люди? Ага, тем лучше. Митя должен поговорить с братом.
— Ты можешь смело рекомендовать Владислава, как если б то была я. Скажи, что знаешь его. Да ты ведь и вправду его знаешь.
Не глядя на нее, Митя покачал головой.
— Нет... И что ты замужем... я не знал.
Тая мягко, осторожно напомнила ему.
— В то лето, когда мы с тобой встречались, приехал он... Помнишь? Ведь это был Владислав.
Митя схватил стакан и долго тянул холодный, с металлическим привкусом чай. Потом сказал:
— У него серьга в ухе.
Тая засмеялась.
— С детских лет. Мальчишество. Говорит, что талисман.
И она рассказала, что Владислав, сын варшавского адвоката, учился перед революцией в Московском университете. Отец в Польше занимался политикой, а сына в России преследовала полиция. Его исключили из университета. Он скрывался. В то лето он приехал с делегатами своей партии на переговоры с русскими революционерами.
— Ты не представляешь себе, как этот человек предан революции! Это тонкий, умный, честнейший человек. Ты мне веришь? Веришь? — допытывалась она, заглядывая ему в глаза. Митя кивнул и снова отвел взгляд. — Конечно, он привезет рекомендательные письма от влиятельных людей. Его ведь все любят!
Пока она расписывала достоинства своего Владислава, Митя все вспоминал тот прошедший темный вечер, и шорох, и шепот в кустах, и эту пошлую серьгу, которая покачивалась, поблескивая, над ее лицом.
Он проводил ее через дорогу к гостинице. Прощаясь, Тая долго держала его ладонь в своих горячих пальцах и говорила:
— Другой бы на твоем месте затаил на меня обиду, злость, захотел бы причинить мне горе. Но ведь ты же настоящий, ты новый человек. Ты понимаешь, что сердцу нельзя приказывать. Помнишь, рассказывал мне про Кирсанова, про Лопухова... Я так и не прочла, но все-все помню. Ты такой же, как они! И я знаю, ты хорошо ко мне относишься. Хочешь мне добра. И сделаешь мне добро. Так, Митя? В конце концов, на кого мне рассчитывать? Ведь ты единственный мой настоящий товарищ! — с какой-то детской беспомощностью воскликнула она.