Читать интересную книгу Пока нормально - Гэри Шмидт

– Никогда не метай подковы с техасцем. Они страх как не любят проигрывать. Ну так что, партнер, как ты собираешься потратить свои сто долларов?

Он сел за свой стол и положил на него ноги рядом с каким-то длинным футляром.

Я посмотрел на футляр.

– Если бы ты спросил меня – хотя это совсем не обязательно, потому что деньги твои, – то я открыл бы сберегательный счет в банке, чтобы копить на колледж. Это было бы неплохое начало.

– Сто долларов?

– Те сто долларов, которые я отправил тебе с твоим отцом. Когда ты не пришел в понедельник, я отдал их ему, чтобы… – он остановился. Снял со стола ноги и наклонился вперед. – Ты их не получил.

– Нет-нет, получил, – сказал я. – Спасибо. Копить на колледж – это хорошая идея.

Он смотрел на меня не отрываясь. Долго.

– Что? – спросил я.

– Ты и мяча не получил.

– Я его получил. Отличный мяч. Он сейчас у меня в комнате. Спасибо.

– Правда?

– Правда.

Что ж, мой отец не соврал. Надо быть придурком, чтобы кому-нибудь верить.

Мистер Баллард снова откинулся на стуле, кивнул, слегка улыбнулся.

– Так что я еще могу для тебя сделать?

Я посмотрел в его окно, мимо орхидей на подоконнике, в сторону реки. Она была широкая, и с деревьев на том берегу уже начали осыпаться листья. Холодало.

– А вы здесь тренируетесь кидать подковы?

* * *

Игровая площадка была у реки, и мы с мистером Баллардом потренировались немного в прохладе, под шум воды, а еще под звон подков о колышек, когда кидал он, и шлепанье подков о землю, когда кидал я.

Вот наши результаты в цифрах:

Мистер Баллард набросил на колышек четыре подковы подряд, а в другой раз – пять подряд.

Всего он набросил на колышек четырнадцать штук.

А шесть штук оперлись на колышек – что тоже считается, между прочим.

У меня подкова оперлась на колышек один раз – и это, напоминаю, считается.

А один раз я попал прямо на колышек – моя подкова зацепилась за него сверху, покрутилась на нем и упала на песок.

Кажется, мистер Баллард обрадовался моему попаданию больше, чем я сам.

– Прямо в яблочко! – сказал он. – В этот раз ты поймал абсолютно правильную дугу. И неважно, сколько оборотов подкова сделает на колышке: главное, чтобы она упала плоско, как у тебя.

И если вы думаете, что по части метания подков мне ничего не светит, потому что по-настоящему я попал всего один раз, вам стоит знать, что четыре раза я попал очень близко, а два раза мои подковы звякнули о колышек – и это не так уж плохо, хотя по правилам и не считается.

– Еще немного тренировок, и ты побьешь президента Линдона Джонсона одной левой, – сказал мистер Баллард. – Приходи когда захочешь, ладно? Подковы всегда будут тебя ждать. – Он положил их у колышка. – Вот здесь.

Мы пошли с реки обратно, и мистер Баллард предложил мне еще раз зайти к нему: он попросит миссис Стенсон поглядеть, нет ли у них лимонада, чтобы отметить мое первое попадание. И когда мы пришли, миссис Стенсон стояла у его стола, а рядом с ней стоял кто-то еще, держа в руках целую кучу рамок для картин, и на столе у мистера Балларда лежала картина с птицей – вы знаете откуда, – и миссис Стенсон сказала: «Как раз вовремя. Нам осталось выбрать для Желтоногого Улита одну из трех», – и мистер Баллард подошел посмотреть.

Я тоже.

Между этой картиной и Морской Чайкой не было совсем ничего общего. Сначала вы даже не видели самого Желтоногого Улита. Вы видели только его мир. Там была осень, и трава потихоньку желтела, а деревья уже стали золотые и красновато-коричневые, цвета старого кирпича. Желтоногий Улит шел по солнечной поляне с таким видом, точно все вокруг принадлежит ему. Вода перед ним была темная, а лес позади – еще темнее. Там было совсем темно. Но Одюбон кое-что понимал в композиции: он нарисовал спину птицы ровной, как горизонт, и прямо посередине картины, и клюв ей сделал такой же ровный и прямой, а ее глаз как будто говорил: «Я-то знаю, кто здесь главный». Нельзя было хоть немножко ей не позавидовать.

Я наклонился поближе. Черточки на воде шли параллельно линии клюва. Это было бы нетрудно скопировать. А вот что трудно, так это ноги. Задняя нога стояла на земле так, как будто вот-вот должна была оторваться от нее и шагнуть вперед, и все вместе выглядело так, что вам сразу становилось ясно: ни голова, ни спина никуда двигаться не будут, только ноги. Каким образом он умудрился показать, как именно будет двигаться эта птица, хотя на картине она еще не двигалась?

– Еще чуть-чуть, и нам придется вставить ее в рамку вместе с тобой, – сказала миссис Стенсон.

– По-моему, – сказал тот, который держал рамки, – если вы собираетесь повесить ее туда, на шкаф, вам лучше взять вот эту раму из красного дерева. Она хорошо подходит по цвету.

– Но мы еще не уверены, что повесим ее туда, – сказала миссис Стенсон. – Может быть, мы повесим ее рядом с окном, как будто птица выглядывает наружу. Тогда красная совсем не подойдет.

– А ты как думаешь? – спросил мистер Баллард.

Я поднял глаза. Он спрашивал меня.

– Я думаю, ее место в той книге, откуда ее взяли, – сказал я.

Знаю. Такое мог сказать только урод. Полный урод. Я и не собирался этого говорить. Ведь мистер Баллард уже как бы дал мне тот бейсбольный мяч с подписями, и сто долларов, и вообще. У меня на руке были его часы «Таймекс»! Так что мне лучше было бы помалкивать.

Но он сам спросил.

Тот, который держал рамки, посмотрел на меня так, словно я только что попытался вынуть у него из кармана кошелек.

А миссис Стенсон – так, как будто я зашел слишком далеко.

А мистер Баллард спросил:

– Почему?

И я сказал:

– Потому что все вещи должны занимать места, которые для них предназначены.

Тот, который держал рамки, положил на уголок картины еще одну из них.

– Может быть, смесь более темных и более светлых тонов, как у этой, позволит вам повесить гравюру куда угодно, – сказал он.

Миссис Стенсон посмотрела на новую рамку, а потом опять на меня.

Мистер Баллард побарабанил пальцами по краю стола. Он посмотрел на меня, потом на Желтоногого Улита и легонько прикоснулся к солнечному пятну под ним.

– Скатайте-ка ее и засуньте обратно в футляр, – сказал он. – Мне сдается, что мой партнер снова попал в яблочко.

* * *

Знаете, на свете не так уж много вещей, про которые можно сказать, что они целые. Посмотрите внимательно на что хотите – и обязательно увидите где-нибудь вмятину. Или вмятину, или царапину, или дырку на месте недостающего куска, или какой-нибудь дурацкий рисунок. Бывает, что вещь сначала целая, а потом превращается в мусор – как кепка Джо Пепитона, которая мокнет теперь под дождем где-нибудь в канаве. Наверное, она и на кепку-то уже не похожа. Наверное, теперь вы не захотели бы ее поднять, даже если бы увидели. Но раньше-то она была не такая! Раньше она была кепкой Джо Пепитона, и когда он выходил на поле, солнце светило на нее над трибунами стадиона «Янки» и Джо Пепитон чувствовал запах свежей травы и земли под ее козырьком.

Поэтому, если вам попадается что-нибудь целое, вы хотите, чтобы оно таким и осталось.

А если вы находите что-нибудь нецелое, то, может быть, стоит попробовать опять сделать его целым. Может быть.

Представьте себе, что вы нашли бейсбольный мяч, на котором только двести пятнадцать стежков, – разве вам не захочется добавить еще один, чтобы этот мяч выглядел правильно?

Думаете, я совсем заврался? Но вы сами почувствовали бы, что не такая уж все это чепуха, если бы пришли в Мэрисвилльскую бесплатную публичную библиотеку на следующий день, когда я принес туда тот самый футляр и мистер Пауэлл узнал его с первого же взгляда. Вы сами почувствовали бы это, если бы увидели, как мы поднялись наверх и как мистер Пауэлл вынул из футляра Желтоногого Улита, и открыл стеклянный ящик, и перелистывал книгу, пока не нашел место между страницами с номерами CCLXXXVII и CCLXXXIX, и как он положил эту картину туда, откуда ее взяли.

А если бы вы взглянули мистеру Пауэллу в глаза, то подумали то же самое, что подумал я: «Надо вернуть птиц обратно». И Полярную Крачку, и тупых Большеклювых Тупиков, и Бурого Пеликана – всех, кого не хватает.

Я должен вернуть обратно всех птиц.

А еще я снова начну рисовать.

* * *

Вечером Эрни Эко пришел к нам ужинать, потому что после ужина они с отцом собирались пойти куда-то смотреть новый пикап – какой-то болван продавал его гораздо дешевле, чем он стоил на самом деле, и требовал всего-навсего сто долларов задатку. «Дешевле только даром», – сказал Эрни Эко, добавляя себе еще кусок ветчины, и не передам ли я ему картофельное пюре?

Моя мать ничего не сказала. Она не улыбалась.

– Я вчера заходил на фабрику, – сказал я.

Отец с Эрни Эко посмотрели на меня. Мать тоже – взволнованным взглядом. Ее вилка застыла в воздухе.