Читать интересную книгу Ненависть - Джулия Баксбаум

Мы беседуем с докторами без моего дедушки; он остается в зоне, отгороженной занавеской. Я говорю им, что все случилось так неожиданно. Когда я в последний раз встречалась с ним в закусочной, он чувствовал себя хорошо. Возможно, выглядел немного растерянным в конце моего визита, однако в целом был в порядке. Но тут вмешивается Рут.

— Эмили, мне больно об этом рассказывать, но ему уже некоторое время становилось все хуже. Я пыталась тебе намекнуть, когда ты была здесь в последний раз, но ты, похоже, не поняла, — мягко произносит она. Я краснею от резкого и болезненного чувства стыда.

— Так что же происходит сейчас?

— К сожалению, не существует действенного лекарства от этой болезни. Его нужно будет показать специалисту, но, что более важно, необходимо усилить медицинское наблюдение за ним, — говорит доктор. Я воспринимаю его слова как еще одну пощечину. Он абсолютно прав, этот мужчина в белом халате, который выглядит всего на пару лет старше меня. Интересно, приходилось ли ему наблюдать, как исчезают его родственники. Интересно, заметил ли он, как мне стыдно.

— Он сейчас находится в прекрасных условиях, и все-таки ему самое время переехать в так называемое «крыло постоянного ухода», — продолжает доктор. Мне хочется крикнуть ему: я знаю, что такое «крыло постоянного ухода», дедушка Джек рассказывал мне — это последний контрольный пост на дороге, по которой отправляются в последний путь.

— Он требует более пристального внимания, сестры должны постоянно следить за ним. Видите ли, я не знаю, что вам известно о болезни Альцгеймера…

— Не много, — отвечаю я. — Только то, что видела по телевизору и, думаю, сегодня утром.

— Ваш дедушка, вероятнее всего, будет умственно деградировать и, в конечном счете, не сможет обслуживать себя. Например, одеваться самостоятельно. Но большинство людей от этого не умирают. Знаете, обычно они умирают от какой-то другой возрастной болезни. — Доктор бросает на Рут извиняющийся взгляд, но она, похоже, нисколько не обижена.

— А сможет ли он когда-нибудь вновь узнать нас? Он, похоже, то уходит, то возвращается, — говорю я. — Так будет и дальше?

— Трудно сказать. Возможно, сегодня у него был острый приступ, а завтра он может проснуться в гораздо более нормальном состоянии. Это хитрая болезнь. Я полагаю, то, что произошло с ним сегодня, уже в какой-то форме случалось и раньше? — Доктор смотрит на Рут в поисках подтверждения, и она кивает.

— Но совсем по-другому. Не так тяжело. Ничего похожего. Я хочу сказать, если бы я знала, я бы… — Она обрывает фразу. Она выглядит пристыженной соучастницей. Я хочу сказать ей, чтобы она не переживала так, это не ее вина.

Я сама несу вину, которой хватит на нас обеих.

* * *

Намного позже, после того как я привезла дедушку Джека обратно в дом престарелых, организовала его переезд на другой этаж, наняла круглосуточную сиделку, поблагодарила полицейских и докторов, проплакалась в ванной комнате Рут, сто раз обняла ее, а также заказала огромный букет цветов, чтобы сделать ей утром сюрприз, одолжила футболку и шорты и сняла свое платье, подписала все медицинские формы моего дедушки, дала все необходимые согласия и разобралась, насколько страховка агентства «Голубой крест и Голубой щит»[25] покрывает «постоянный уход», попрощалась с дедушкой Джеком, я вернулась домой, в мою пустую квартиру с мигающим автоответчиком. Раз. Раз. Раз. Раз. Раз. Раз. Раз.

Там были три сообщения от Рут, полученные еще до того, как для меня начался этот день и я узнала все о болезни Альцгеймера. А также одно — от моего отца.

— Привет, Эм. Я получил твою голосовую почту. У меня всю неделю встречи в округе Колумбия. Я уверен, что у тебя все под контролем. Я уверен, что он просто отлучился. Ты же знаешь, какой Джек независимый. Если тебе что-то понадобится, позвони моей помощнице.

Я слишком устала, чтобы как-то реагировать на очевидную попытку отца уйти от неприятной ситуации, чтобы избежать переживаний и сохранить душевный комфорт.

А первое сообщение было получено вчера в какой-то момент, который теперь кажется отстоящим на миллион лет, когда я, должно быть, спала или ехала с вечеринки домой. Голос у Эндрю пьяный и агрессивный, но он краток и конкретен. В его сообщении всего одно слово из трех букв, которое повторяется трижды.

— Нет. Нет. Нет.

ГЛАВА 13

Первый раз Эндрю сказал мне «я люблю тебя», когда мы сидели в кинотеатре, смотрели боевик, и прошло уже где-то три четверти фильма. Там речь шла то ли о бандах Лос-Анджелеса, то ли о коррумпированных копах, то ли о серийном убийце — в общем, о чем-то подобном. Я только помню, что фильм был красочный и глупый и что выбирал его Эндрю. Мы договорились, что я буду ходить с ним на боевики, а он со мной на романтические комедии, и мы оба считали это очень удачной сделкой. Помню, перед тем как он сказал это, я сидела, прижимаясь к его плечу и наслаждаясь его теплом, хоть и с неприятными ощущениями во внутренностях, которые раздулись и словно склеились из-за слишком большого количества сладостей, съеденных накануне. Я смотрела фильм, точнее, следила за его сюжетом. Просмотр кинофильмов — это зрелищный вид спорта.

Я понятия не имею, почему Эндрю выбрал именно этот момент, почему он повернулся ко мне сразу после того, как второстепенный персонаж рухнул со множественными пулевыми ранениями в голову и грудь, а его мозги и сердце вывалились на тротуар. Кровавое шоу для зевак. Но он выбрал этот момент, и, наверное, я уже никогда не узнаю почему.

Он прошептал слова, которые я сначала не могла разобрать. Я лишь почувствовала, что его горячее дыхание щекочет мне ухо. Поэтому я чуть отстранилась, как бы говоря: «Я тебя не слышу», а еще потому, что мне хотелось снова испытать эту дрожь.

И вот со второй его попытки я уже все расслышала. «Я люблю тебя».

Сначала я не знала, что делать. Я задрожала, меня бросило в жар и пот, я занервничала. Думала ответить ему сразу. И несколько раз так и сделала: про себя, репетируя. «Я тоже люблю тебя. Я тоже люблю тебя. Я тоже люблю тебя». Но я не смогла заставить себя произнести вслух эти слова, ведь тогда бы их уже нельзя было забрать назад. Я не хотела с ними спешить, чтобы произнести их в результате осознанного решения, а не импульсивно, и поэтому промолчала. Я просто взяла его руку и крепко сжала ее. А когда показалось, что этого недостаточно, я склонилась к нему и чувственно поцеловала, так же суеверно и боязливо, как герои в финале этого фильма, уже перед титрами.

Второй раз Эндрю сказал «я люблю тебя» однажды в воскресенье, когда мы валялись в постели. Это случилось примерно две недели спустя, в один из тех потных летних дней, когда разумнее вытянуться обнаженным поверх простыней при включенном на полную мощность кондиционере, чем выходить куда-то. Мы оба лежали на боку, моя спина прижималась к его груди, и Эндрю кончиками пальцев рисовал на моих руках невидимые каракули.

Он писал пальцами фразы на моем теле, а я читала их вслух. Сначала пикантные, как, например, «Эм классно пахнет» и «Эм богиня секса», «Эн раскачивает мир Эм» и «Эн чертовски сексапилен». Мы оба громко хохотали, и плечи наши тряслись, как от холода. Потом вдруг Эндрю резко перестал смеяться и принялся писать снова. На этот раз он щекотал мою правую лопатку.

Я люблю тебя.

Я ничего не ответила тогда и не прочла это предложение, как другие. Я просто притянула его пальцы к своим губам и поцеловала их. Я не уверена, что мне действительно нужно было отвечать, потому что он тоже не произнес эту фразу вслух. Однако, судя по прерванному смеху, он, очевидно, хотел, чтобы я откликнулась. Мы пролежали так еще, наверное, несколько минут, внезапно отключившись друг от друга. Я все собиралась озвучить это признание, ведь теперь уже было понятно, что Эндрю хочет его услышать, но я лишь продолжала вновь и вновь репетировать его мысленно, замороженная страхом и сомнениями, которых во мне никогда не вызывали другие слова.

Вскоре после этого Эндрю встал, поднял с пола свои джинсы и футболку и отправился одеваться в ванную. Эн оставил меня одну на кровати, голую и одинокую, и молча ушел в уличную жару. Даже не попрощавшись.

Мы с ним никогда не обсуждали случившееся в то воскресенье. Когда я через два дня увидела его снова, он посмотрел мне в глаза и сказал:

— Давай просто забудем об этом. — Я так и поступила, решив не делать пока то, чего потом нельзя будет изменить. Эндрю еще долго не говорил мне «я люблю тебя», фраза повисла в воздухе, и мы постановили, что она не появится в нашей жизни, пока я не произнесу ее сама.

Через год мы коротали вечер в кофейне, словно протестуя против «Старбакса» с его экономичными стульями у стоек, вегетарианским печеньем и чаями с многообещающими названиями, такими как «Безмятежность» или «Внутреннее спокойствие». Я скорчилась над горой папок с делами, пытаясь заработать несколько дополнительных часов на выходных, а Эндрю держал чашку, уткнув нос в «Нью-Йорк таймс», — настоящая пародия на семью яппи нового тысячелетия. Так мы и сидели молча, хотя «молча» — не значит «тихо». Помимо типичных для кофейни звуков — урчания кофеварки эспрессо, щелканья кассового аппарата, звона колокольчика на входной двери — Эндрю издавал свои собственные: фыркал время от времени по поводу прочитанного в газете, звякал ключами в кармане, хлюпал носом, потому что он был простужен, и то и дело откашливался. И я могла заниматься только тем, что слушать все эти его специфические звуки, ритм его дыхания: вдох-выдох, вдох-выдох, низкий свист. Фыркнул. Звякнул. Хлюпнул. Прокашлялся.