воздушно-пулевым путем. Где я – там и она… Порыв ветра сдул пену с бокала, и она поползла по столу, играя перламутровыми пузырями. Я сделал глоток. Коричневые мальчишки в длинных, до колен, трусах прыгали с причала в воду. Приближающийся теплоход по-коровьи замычал на них, медленно причалил, ухватился за кнехты петлями швартовов… Официантка кинула на стол свою тень, старательно и неторопливо вытерла лужицу со стола.
– Сядьте напротив, – попросил я.
– На работе, вообще-то, нам не положено, – зачем-то предупредила она, но все-таки села, поставила локоть на стол, подбородок на кулак и все внимание – на меня. Я смотрел на причал из-за нее, словно разведчик из-за куста. Матросы выдвинули деревянный, с поперечными рейками трап и стали помогать пассажирам сходить. К мужчинам они не прикасались, детей и пожилых женщин поддерживал под руку кто-нибудь один, а вот красивых девушек хватали под мышки одновременно. Девушки визжали, трап угрожающе скрипел.
– И долго мы так будем сидеть? – спросила официантка.
Женщины в панамах… Дети в ярких костюмах… Бритоголовому мальчику стало плохо, он едва успел сойти, как тотчас склонился над краем причала. Пухлая мамаша, помахивая у красного лица газетой, закричала на него, что он, засранец, испортил ей всю поездку, да еще ее опозорил. Мальчика выкручивало, он не мог выпрямиться… Сухощавый парень, показывая свою удаль, спрыгнул на причал через борт теплохода, приготовил фотоаппарат и стал снимать, как по трапу сходит его подруга… Потянулась вереница пассажиров, укачанных, обрызганных морем, проветренных свежим бризом. Мой взгляд скользил по людям, словно палец слепого по рельефным буквам книги. Сейчас я его увижу. Догадывается ли он, что я могу следить за причалом?.. Вот сошла целая группа. Девушки от хохота едва передвигали ноги, их шатало из стороны в сторону. Главный шутник прыгал на одной ноге впереди группы, оттягивал свои уши и показывал язык, что вызывало новые приступы хохота… Еще несколько семейных пар, безэмоциональных, равнодушных к пережитым ощущениям…
Теплоход опустел. Матросы задвинули трап.
Странно, я не мог его пропустить. Я положил перед официанткой какую-то купюру и встал из-за стола.
– У меня не будет сдачи, – предупредила она.
Очень странно. Выходит, он не забежал на теплоход после того, как выстрелил в меня. Или же я ошибся, грешным делом подозревая невинного человека. В любом случае, все плохо. Все очень плохо.
Глава тринадцатая. Пицца
Забравшись в самый глухой уголок городского парка, я сформулировал основной вопрос по-другому, и теперь размышлял не о том, «кто», а «за что».
Это была настоящая, беспощадная, самоистязательная исповедь перед самим собой. Я вспоминал все свои грехи за последние годы, всех людей, которых мог обидеть. В моем воображении выстроился целый взвод, который возглавляла Ирина, обделенная моей любовью, а замыкала соседка снизу, чью квартиру я залил прошлым летом. Каждому человеку этого взвода в той или иной степени досталось от меня, и я каялся перед ними, но, хоть рвите меня за куски, не настолько я был виноват, чтобы в меня стрелять из автомата.
Тогда я стал вспоминать уголовные дела, распутанные мною: не мстит ли мне какой-нибудь зек, вышедший на волю? Разворошив память, я вспомнил нескольких аморальных типов, которых, возможно, обрадовала бы моя смерть. Двое из них, насколько мне было известно, до сих пор отбывали наказание в николаевских зонах, еще двое официально числились в розыске, но по моим сведениям давно отправились к Господу на страшный суд. Я недоумевал, потому что не мог вспомнить того, кто решился бы свести со мной счеты столь жестоко и радикально.
Я внимательно рассмотрел пули. Судя по своеобразному торцу и вытянутой, чуть притупленной головке, напоминающей космическую ракету, это были пули "парабеллум". Калибр – девять миллиметров. Если не ошибаюсь, такие применяются в пистолете-пулемете "Узи" Израильского или Бельгийского производства. Миниатюрная, но грозная штучка, весьма привлекательная для профессиональных убийц.
Знал бы кто, как мне не хотелось снова оказаться в прицеле этой грозной штучки! Я ежеминутно озирался по сторонам и прислушивался к малейшему шороху. У меня не было никакого конкретного плана, как обезопасить себя. Я был растерян. Я не знал, что мне делать, и испытывал лишь одно желание: забиться в какое-нибудь безопасное место и дождаться там, пока обо мне все забудут – и друзья, и враги. Но где это место? У меня дома?
Я спустился на многолюдную набережную, чувствуя болезненную скованность в теле. Я стрелял по сторонам глазами, оглядывался, пытаясь заметить нечто нелогичное, нестандартное, некую фальшь в привычном порядке вещей. Это было бессмысленное занятие. Я пытался увидеть невидимку, существо без признаков, с немотивированными поступками. Никогда еще я не испытывал подобной беспомощности. Не первый раз моей жизни угрожала опасность, но прежде я всегда знал, за что меня могут убить, кому моя смерть будет выгодна, и это знание позволяло мне видеть образ моего врага, как если бы я всматривался во мрак через прибор ночного видения…
– Здравствуйте!
Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнул и невольно сжал кулаки. Передо мной стоял юноша в белой рубашке, похожий на выпускника средней школы. Несколько мгновений я мучительно пытался вспомнить, где его видел. Ага! Так это бармен из паба, в котором мы с Ириной как-то пили пиво.
– Я вам машу, машу, а вы на меня смотрите и не узнаете! – радостно объявил бармен, светлыми глазами рассматривая мое лицо. – Как поживаете? Нравится у нас отдыхать? Концерты еще будут?
Юноша задавал слишком много вопросов, причем все они были пустыми; молодого человека не интересовали мои ответы, ему доставляло удовольствие само общение со мной.
– Извини, я тороплюсь…
– Да, да, понимаю! Съемки, концерты… Надеюсь, режиссер вас разыскал?
– Какой режиссер? – насторожился я.
– Режиссер кино! – радостно пояснил бармен. – Станислав Говорухин! Он увидел афишу с вашим автографом и говорит: "Этого человека я ищу. Хочу снять о нем документальный фильм…"
Я схватил бармена за руку и отвел к краю дороги, чтобы не мешать прохожим.
– Кто?? Станислав Говорухин?? А как он выглядел?
– Как? – произнес бармен не без удивления, мол, странно, что я, весь из себя известный, не знаю, как выглядит не менее известный кинорежиссер. – Представительный такой, сухощавый. Очки, сигарета… Все,