Как ни противно было Беатрис признавать это, но история с каждой минутой звучала все более правдоподобно. Она уже почти представляла себе, как Присцилла со своими нелепыми романтическими бреднями обдумывает такую затею.
А ее тетя в результате вынашивала мрачные мысли и уже подбирала обвинения, которые она швырнет в лицо конкурентам. Слава Богу, что она не успела обнародовать свои подозрения. С пылающими щеками Беатрис гордо вздернула голову и посмотрела на Коннора. В характерной для нее манере она выбрала неподходящий момент для наступления.
– А вы, конгрессмен... о чем вы думали... соглашаясь помогать незнакомцу, который собирался ограбить и похитить женщину?
– Боюсь, не совсем незнакомцу. – Коннор опустил руки и переменил позу. – Это правда, что я никогда его прежде не встречал, но Джеффри Грэнтон является моим троюродным братом. Он сын Алисии Барроу Грэнтон. Он отыскал меня, потому что я имею «неподобающие связи в ирландской среде». – Коннор улыбнулся, словно извиняясь. – В каждой семье есть своя паршивая овца, а в семействе Барроу шалопаем принято считать меня. В свою собственную защиту могу только добавить, что Джеффри убедил меня, будто ему требуется помощь для того, чтобы сбежать с любимой, а вовсе не для инсценировки ограбления. Я, в конце концов, претендую на место в конгрессе и ни за что не стал бы рисковать будущей политической карьерой, чтобы восемнадцатилетний идиот мог удовлетворить свою жажду любовной интриги. Если бы я знал, что он задумал на самом деле, я вышвырнул бы его из ресторана коленом под изнеженный зад.
– Вы согласились ему помочь, потому что Джеффри собирался сбежать с моей племянницей?
– Я понятия не имел, кто эта молодая леди. – Коннор сдвинулся на край дивана. – Он не желал открывать ее имени, только сказал, что ее семья богата и влиятельна и что они с девушкой безумно любят друг друга. – Коннор посерьезнел. – Джеффри казался очень влюбленным, а настоящая любовь – это такая большая ценность и редкость... Признаюсь, я не смог ему отказать.
– Настоящая любовь. – Беатрис заметила, что насмешка в ее голосе удивила собеседника. Она встала и подошла к окну. – Бога ради! Ему всего восемнадцать лет, а ей шестнадцать. Он вам говорил об этом? – Беатрис не дала ему времени на ответ. – Моя племянница верит в то, что «они жили долго и счастливо» и прочую романтическую чепуху. Она хочет сыграть с ним пышную свадьбу и отбыть на белом коне в лучах заката. – Беатрис резко повернулась. – Она и не представляет себе, что такое жизнь, замужество и мужчины. Ее «милый Джеффри» знает еще меньше. Даже того же белого коня он не узнает, если тот вдруг появится и укусит мальчишку за...
– А вы не очень-то романтичная особа, верно? – Адвокат, криво усмехаясь, поднялся.
– Романтизм – это синоним иллюзии, мистер Барроу. К счастью, у меня нет никаких иллюзий, касающихся отношений между полами.
– Вы не верите в настоящую любовь? Беатрис помолчала, тщательно взвешивая ответ.
– Я считаю, что настоящая любовь – вещь исключительно редкая.
– Ну и как, по-вашему, Присцилла сможет узнать о любви и замужестве, если не будет иметь никакого опыта в этой области?
– Она научится, наблюдая за ошибками других, слушая разумные советы и оставаясь незамужней до тех пор, пока не станет личностью, обладающей всеми правами.
– Ерунда.
– Что?
– Это ерунда, – повторил Коннор более мягким тоном, с теми волнующими ирландскими интонациями, которые заставляли Беатрис прислушиваться и ожидать продолжения. – Любовь – это не тот предмет, которому обучаются, наблюдая за другими. Этому учатся, занимаясь самостоятельно.
– Мистер Барроу, – сверкнув на него глазами, Беатрис отвернулась к окну, – я не желаю слушать о ваших похождениях с этими несчастными созданиями в...
– В самом деле, миссис фон Фюрстенберг. Откуда ваша племянница узнает, что такое замужество, пока не выйдет замуж сама? Сколько бы она ни наблюдала и ни слушала, это не поможет. – Коннор подошел и стал позади нее, и теперь, когда он говорил, Беатрис чувствовала, как его дыхание колышет волоски у нее на шее. – Как она сможет познать блаженство, которое дарит один только любящий взгляд, когда находишься в обществе других людей? Как сможет испытать глубокую, тихую радость, наблюдая за сном любимого в предрассветный час? Откуда узнает, как утешает объятие любимого, когда, кажется, весь мир ополчился против тебя? – Коннор придвинулся ближе, и неясное предчувствие заставило Беатрис ощутить покалывание во всем теле. – Как она сможет испытать наслаждение оттого, что мужское тело прижимается к ее телу?
Спиной и плечами Беатрис почувствовала нежное прикосновение. Она задержала дыхание, его тепло проникало сквозь ее одежду.
– Как узнает; что такое трепет от умелой ласки?
Его рука легла ей на плечо и медленно двинулась по направлению к шее. Когда он дошел до голой кожи, Беатрис едва сдерживала дрожь.
– Как сможет ощутить болезненное желание, такое сильное и глубокое, что оно становится частью тебя, кровью, которая бежит по твоим жилам, так, что невозможно описать это словами?
Он медленно провел рукой по ее шее. Зной и холод одновременно пробежали по ее позвоночнику.
– Как она познает сладкий ужас от того, что отдаешь всего себя в руки другого человека?
Коннор скользнул пальцами по ее уху, по щеке. Беатрис казалось, будто ее кожа тает под его прикосновениями, а все нервы обнажены для его ласки. Это была ласка... предназначенная для того, чтобы дарить наслаждение. Только внутреннее сопротивление женщины создавало напряженность и дискомфорт. Голос Кон нора прошелестел возле самого ее уха:
– Как она сможет открыть для себя блаженство от легких поцелуев, которыми мужчина осыпает твою шею... без всякого повода, только потому, что его переполняет счастье?
Беатрис прерывисто вздохнула и почувствовала нежное, влажное прикосновение к шее. Потом еще одно, и еще. Ее голова склонилась набок, позволяя ему двигаться дальше. Она и не осознавала, что закрыла глаза, до тех пор, пока, открыв их, не обнаружила его темноволосую голову, склонившуюся над ее плечом. Он обнял ее, локтем отодвигая ткань ее турнюра, чтобы плотнее к ней прижаться. Она отвечала на его ласки, словно давно знала, что надо делать, прогибаясь, приникая к нему и чувствуя себя такой защищенной, как никогда прежде. Состояние, испытанное ею в «Восточном дворце», вернулось, но теперь оно было намного сильнее. Ноги Беатрис ослабели, кожа горела там, где Коннор целовал ее. Что-то пробуждалось в ней... что-то мощное, горячее... поднималось из самой глубины ее существа... Ее губы пылали. Она повернула к нему голову как раз в тот момент, когда он оторвался от ее плеча. В глазах Коннора появился темный блеск, а губы, казалось, припухли и стали мягче.