Читать интересную книгу Аня из Зеленых Мезонинов - Люси Монтгомери

Мистер Филлипс прошествовал вдоль прохода и тяжело опустил руку на Анино плечо.

— Аня Ширли, что это значит? — спросил он гневно.

Аня не ответила. Это было уж слишком — требовать от нее признать перед всей школой, что ее назвали «морковкой». Гилберт решительно вмешался:

— Это я виноват, мистер Филлипс. Я дразнил ее.

Но мистер Филлипс не обратил внимания на Гилберта.

— Мне очень неприятно, что моя ученица выказала такой гнев и такую мстительность, — сказал он внушительным тоном, как будто даже простая принадлежность к числу его учеников должна была искоренить все дурные страсти в сердцах юных несовершенных смертных. — Аня, пойди и встань у классной доски. Будешь стоять там до конца занятий.

Аня предпочла бы, чтобы ее отхлестали бичом, чем подвергнуться такому наказанию, от которого ее чувствительный дух содрогался, словно под ударами бича. С побелевшим и застывшим лицом она повиновалась. Мистер Филлипс взял кусок мела и написал на доске над ее головой: "У Анюты Ширли очень плохой характер. Анюта Ширли должна научиться владеть собой". Затем он прочитал это вслух, чтобы даже самые маленькие ученики, которые умели читать только печатные буквы, могли понять, что написано.

Аня простояла остаток дня с этой надписью над головой. Она не плакала и не опустила головы. Гнев еще кипел в ее душе, и это поддерживало ее в страданиях унижения. С пылающими от гнева щеками, возмущенным взглядом одинаково встречала она и сочувственный взгляд Дианы, и полные негодования жесты Чарли Слоана, и злорадную улыбку Джози Пай. Что же до Гилберта Блайта, то она даже не взглянула на него. Она никогда больше на него не посмотрит! Она никогда не будет с ним разговаривать!!!

Когда занятия кончились, Аня вышла из школы, гордо подняв свою рыжую голову. Гилберт Блайт попытался перехватить ее на крыльце.

— Мне ужасно жаль, что я посмеялся над твоими волосами, Аня, — прошептал он с раскаянием. — Честное слово. Не обижайся на меня навсегда!

Аня прошла мимо торжественной поступью, исполненная презрения, даже не взглянув и не подав вида, что слышала эти слова.

— О, как ты могла, Аня? — вздохнула Диана, когда они шли домой по дороге, отчасти с упреком, отчасти с восхищением. Диана чувствовала, что сама она никогда не смогла бы отвергнуть просьбу Гилберта.

— Я никогда не прощу Гилберта Блайта, — сказала Аня твердо. — И мистера Филлипса, за то что он написал «Анюта», тоже. Железо пронзило мою душу, Диана.

Диана понятия не имела, что Аня под этим подразумевает, но почувствовала, что это было нечто ужасное.

— Ты не должна обижаться на Гилберта, что он насмехался над твоими волосами, — попыталась она утешить Аню. — Он над всеми девочками издевается. И над моими волосами он тоже насмехался… что они такие черные. Он сто раз называл меня вороной. И я никогда прежде не слышала, чтобы он извинялся.

— Огромная разница быть названной вороной и быть названной морковкой, — сказала Аня с достоинством. — Гилберт Блайт мучительнейше оскорбил мои чувства, Диана.

Вероятно, тем бы дело и кончилось без дальнейших мучений, если бы больше ничего не случилось. Но очень часто за одним несчастьем следует другое.

Ученики авонлейской школы часто проводили обеденный перерыв, собирая сосновую смолу в лесу мистера Белла. Между холмом, на котором располагался этот лес, и школой лежало широкое пастбище, и с высоты детям хорошо был виден дом Эбена Райта, где столовался учитель. Стоило им заметить, что мистер Филлипс выходит оттуда после обеда, как они бегом бросались к школе. Но расстояние, которое им нужно было преодолеть, оказывалось в три раза больше, чем дорожка от дома мистера Райта, по которой возвращался в школу учитель, и потому они добегали до школы, задыхающиеся и обессиленные, на три минуты позже него.

На следующий день после описанных событий у мистера Филлипса был один из случавшихся у него время от времени приступов реформаторского пыла, и, перед тем как отправиться на обед, он объявил, что требует, чтобы к его возвращению все ученики сидели на местах. Всякий, кто явится позднее, будет наказан.

Все мальчики и некоторые девочки, как обычно, побежали в лес мистера Белла с твердым намерением задержаться там ровно столько времени, сколько нужно, чтобы найти кусочек «жвачки». Но в лесочке было так приятно, а золотистые капли смолы казались такими соблазнительными! Они собирали смолу, болтали, слонялись под деревьями; и, как обычно, первым, кто напомнил им о быстротечности времени, был Джимми Гловер, закричавший с верхушки огромной старой сосны: "Учитель идет!"

Девочки, которые были на земле, сразу бросились бежать и сумели добраться до школы в последнюю секунду. Мальчики, которым пришлось, извиваясь, поспешно спускаться с деревьев, опоздали. Аня, которая отнюдь не собирала смолу, но блаженно бродила среди доходивших ей почти до пояса папоротников в дальнем конце лесочка, тихонько напевая, с венком из ландышей на голове, словно какое-то лесное божество этих тенистых мест, оказалась самой последней. Впрочем, бегала она словно лань и на этот раз сумела так отлично этим воспользоваться, что догнала мальчиков у дверей и влетела в школу вместе с ними как раз в тот момент, когда мистер Филлипс вешал на гвоздь свою шляпу.

Краткий приступ реформаторской активности у мистера Филлипса уже прошел. Ему не хотелось обременять себя, наказывая десяток учеников. Но было необходимо сделать что-то, чтобы сдержать слово, поэтому он оглянулся в поисках козла отпущения и нашел его в Ане, которая упала на свое место, задыхаясь от быстрого бега, с забытым венком из ландышей на голове, криво съехавшим на одно ухо и придававшим ей особенно беспутный и озорной вид.

— Аня Ширли, ты, кажется, очень любишь общество мальчиков. Сегодня мы примем твой вкус во внимание, — сказал он язвительно. — Сними цветы с головы и сядь с Гилбертом Блайтом.

Мальчики захихикали. Диана, побледнев от сострадания, сняла венок с Аниной головы и на мгновение сжала ее руку. Аня, словно окаменев, смотрела на учителя.

— Ты слышала, что я сказал, Аня? — спросил мистер Филлипс,

— Да, сэр, — произнесла она медленно, — но я не думала, что вы это серьезно.

— Уверяю тебя, что да, — продолжил он с той же иронической интонацией, которую все дети, а особенно Аня, терпеть не могли. Слишком она задевала за живое. — Сейчас же делай, что я велел.

На мгновение показалось, что Аня не подчинится. Затем, понимая, что выхода нет, она поднялась с высокомерным видом, села на другой стороне прохода рядом с Гилбертом Блайтом и, положив руки на парту, уткнулась в них лицом. Руби Джиллис, которая мельком видела, как это происходило, рассказывала остальным по дороге домой, что никогда "не видела ничего подобного — лицо, белое как мел, все в ужасных красных точках".

Для Ани это было ужасное переживание. И так уже тяжело, что ее одну выбрали, чтобы наказать, хотя был еще десяток столь же провинившихся. Еще хуже то, что ей велели сесть рядом с мальчиком. Но то, что этим мальчиком был Гилберт Блайт, явилось верхом оскорбления и делало обиду совершенно непереносимой. Аня чувствовала, что не в силах выдержать такое, бесполезно и пытаться. Все ее существо содрогалось от позора, гнева и унижения.

Сначала другие посматривали на нее, шептались, хихикали, подталкивали друг друга локтями. Но так как Аня не поднимала головы, а Гилберт, решавший задачку на дроби, казалось, предался всей душой этим дробям, и только им, то и прочие вскоре занялись своими заданиями, и Аня была забыта. Когда мистер Филлипс собирал письменные работы по истории, Аня должна была подойти, но она не двинулась с места, а мистер Филлипс, который в это время сочинял стихотворение "К Присилле" и мучился над какой-то упрямой рифмой, ничего не заметил. Улучив минуту, когда никто не смотрел, Гилберт достал из своей парты маленький красный леденец в форме сердечка, на котором золотыми буквами было выведено: "С тобою сладко", — и подсунул его Ане под локоть. Тогда она поднялась, осторожно взяла пурпурное сердечко кончиками пальцев, бросила на пол, раздавила каблучком и приняла прежнюю позу, не соизволив осчастливить Гилберта даже взглядом.

Когда занятия кончились, Аня подошла к своей парте, демонстративно вынула все, что в ней было, книги и тетради, перо и чернила, Библию и арифметику, и аккуратно сложила все на своей расколотой грифельной дощечке.

— Почему ты все забираешь домой, Аня? — пожелала узнать Диана, как только они оказались на дороге. До этого она не осмеливалась задавать вопросов.

— Я больше не вернусь в школу, — сказала Аня.

Диана открыла рот от удивления и уставилась на Аню, чтобы понять, не шутит ли та.

— Разве Марилла позволит тебе остаться дома? — спросила она.

— Ей придется это сделать, — ответила Аня. — Я никогда не пойду в школу к этому человеку.