приходила в неделю раз. Показывала первые снимки, говорила о маме, об институте, о книгах. А он все больше помалкивал. Ему не было интересно. Он перестал мне радоваться и не знал, о чем говорить. Все главное в нашем с ним родстве произошло, и я помню всю жизнь, что между нами случилось – внезапная, глубокая и всепрощающая дружба необязательных друг для друга людей. А с Аркашиной стороны – еще и доброта, с какой мне редко приходилось встречаться после. Доброта и дружба не проходят, даже когда проходят. Совсем уж под конец мой дядька сделал для меня еще одно важное дело: я уволилась из УХЗ благодаря его вмешательству. Хотя, может, Аркаша бы и не вмешался, если б не хлорная волна.
Да, у меня был противогаз. Но он не помог мне, когда случилась авария. Она произошла в мою смену, с утра пораньше. Инопланетная зеленая волна вдруг потекла из-под огромного ржавого бака, как жидкое фисташковое мороженое. Завыла сирена, которую я на бегу умудрилась включить. Но о противогазе, болтавшемся на плече, я напрочь забыла. Волна текла медленно, но ее обгонял густой и тяжелый туман. Он стелился, растекался за мной по пятам вместе с жестким, обжигающим запахом. А я прыжками неслась от него (какой там противогаз!) сначала по цеху, потом вверх по грохочущей лестнице. Навстречу бежали страшные инопланетяне в резиновых масках с трубками вместо носа, они пальцем крутили у виска, намекая, что я сумасшедшая. Не помню как, но я влетела на седьмой этаж. А тяжелый, тяжелее воздуха, газ хлор остался внизу… Не забыть, как хрипела, горела и рвалась изнутри моя грудная клетка. Я не могла вздохнуть и выдохнуть. Но не сразу потеряла сознание, лежала на полу комнаты с распахнутым в зимнее небо окном. Я содрала с себя войлочную куртку, пыталась дышать кожей, глазами, ушами. И не умерла. Меня нашли, сделали укол, я вырубилась. И выжила. Но еще долго все мои бронхи и каждая из трахей горели и чесались внутри меня, а почесать их было – ну никак. Они сидели во мне, как опаленное ветвистое дерево, я дышала и чувствовала каждую ветку, каждый колючий сучок и шершавый лист этого обугленного, но выжившего растения – моих легких. Такие дела… С тех пор я, большая любительница плавания, не выношу закрытых плавательных бассейнов. Они пахнут хлором…
Когда я наконец вышла на работу, Аркаша подстерег меня у проходной на выходе. Стоял в своем синем берете, сутулый и мешковатый. Окликнул первым:
– Студентка! Совсем дядьку забыла?
Я обрадовалась, подбежала. А он положил руку мне на плечо, заглянул в глаза и сказал:
– Слушай, так не годится.
– Что не годится?
– Да все не годится. Увольняться тебе пора. Хватит с тебя большой химии. Я тебе на первое время работу нашел…
Мы пошли с Аркашей на остановку автобуса, и он рассказал, что раз я снимать научилась, а мать у меня вообще художник и архитектор, то пора мне стать оформителем городских витрин. Такой профессии в Уреченске прежде не было, а теперь появилась – Горпромторг контору открыл.
Вот уж я не ожидала. Значит, мой дядька продолжал обо мне заботиться!
Мы шли медленно, останавливаясь. Аркаша говорил все убедительней и строже. Что в жизни надо стараться делать только то, к чему лежит душа, и уж точно никогда не делать того, что делать противно. Никогда! Он говорил с несвойственной ему серьезностью:
– Я бы это правило если не в конституцию, то в моральный кодекс строителей коммунизма точно вписал! – Но тут Аркаша вдруг остановился. И я с ним. – А знаешь, если бы я такую отсебятину вписал, аккуратно и без ошибок, – никто бы и не заметил. – Желтые глаза скосились на меня выжидательно. – Вот если бы ты написала все мои умные мысли да назвала бы их АРКАШИНЫ СТРАСТИ, да букву «Т» пропустила – тут бы все и прочли, и запомнили крепко!
Я даже возмутиться не смогла, так доволен был инженер Косых, таким счастливым дурацким смехом он залился. Ну, пусть посмеется. Я была согласна быть ему мишенью для остроумия. Что еще я, сельская интеллигенция, вечерница, мамкина дочка, могла сделать для своего единственного дядьки? Ничего.
Он отсмеялся, и мы пошли дальше.
– Вижу, ты взрослой становишься, не обижаешься на мои враки. Маруся вот до сих пор гневается. А что на меня сердиться, я дурак. Но и дурак имеет право соврать правду. Понятно, что на УХЗ и платят, и кормят, и смена кончается средь бела дня. И народ битый, но в основном приличный. А химия тебя не приняла. Вот и не привыкай. Беги, как от хлорной волны. Это тебе знак был… Небось матери-то не говорила? Что ты ей соврала?
– Конечно, не говорила, – легко, как близкому человеку, созналась я. – Сказала, что простыла, и всё.
– Ну вот… племянница. – Аркаша снова посмотрел мне в глаза. – Я вот возьму приеду и ей всё расскажу.
Я поверила и испугалась. А инженер Косых, вдруг как-то отстранившись, похолодев, подвел итог:
– Делай как хочешь! Всегда делай как и что сама хочешь. Хороший человек плохого не пожелает. Ты девушка хорошая, хоть и мамке врешь… Как им, матерям, не врать-то? Не-воз-мож-но.
Мы продолжали идти и молчали каждый о своем. У остановки автобуса он достал из кармана пальто и протянул мне зеленую книжицу.
– Вот тебе брошюра, на ее задней обложке – телефон моей знакомой из Промторга, Таней зовут, не перепутай. Почитай, подумай. Надумаешь – позвони по телефону. Сошлись на меня. Твой автобус идет. Пока, что ли? Да! От Маруси тебе привет. Она меня и надоумила, что пора тебе уходить с УХЗ.
В автобусе прочла длинное, с подзаголовком название брошюры: «ОФОРМЛЕНИЕ ВИТРИН. Бликфанг. Аксессуары. Свет. Маленькие хитрости». Я сразу начала читать, с конца, где про хитрости…
Через две недели я уволилась с УХЗ. И действительно была принята на работу в спецстройгруппу Горпромторга. Контора работала недолго, профессия оформителя витрин была в Уреченске преждевременной. Сначала надо было помыть все витрины и заполнить нормальным товаром магазинные полки.
Но жизнь моя изменилась. Не так уж и круто. Я вроде бы продолжила плыть по огромной широкой реке с сильным течением, но в этом плавании стала учиться делать не только то, чего хочет река, но и то, чего хочу я сама. Например, ходить по реке под парусом, галсами, иногда и против ветра, и против течения. Но это после, это уже не юность, а молодость, совсем другая история…
Моего дяди Аркаши, человека племени ХО, давно нет на свете. Мы почти и не виделись больше. Но я храню заповедь, доставшуюся ему дорогой ценой, а мне бесплатно, по