Читать интересную книгу Самурайша - Ариэль Бюто

Из-за ребенка, зачатого на родине Хисако, — Хисако, никогда не носившей под сердцем младенца, женщины с вечной печалью в черных глазах.

Чему ты улыбаешься, Софи? Ведь наше счастье построено на обломках чужой души.

Глава 28

Дорогая Матушка!

Мне нелегко писать тебе эти строки, но я больше не могу утаивать от тебя наши трудности. Здоровье Эрика не позволяет нам возобновить гастроли, и у нас сейчас не слишком хорошо с деньгами. Надеюсь, все утрясется, но пока я вынуждена уменьшить содержание Такаши…

Она спросит себя, почему я больше не играю для мсье Даниеля. Подумает, что ее дочь — лентяйка. Я не могу объяснить ей, что происходит.

Я нашла плохое решение и вынуждена лгать Эрику. Я никогда не говорила ему о деньгах, но это была ложь по умолчанию. Узнай Эрик о переводах, ничего бы не случилось, мы ведь никогда не говорим о деньгах, каждый волен пользоваться общим счетом как ему угодно.

А вот «частные» концерты вынуждают меня тайком работать над партитурами и всякий раз придумывать оправдание для своих отлучек. Мне кажется, что я предаю мужа, что его состояние ухудшается по моей вине. У Эрика проблемы с восприятием реальности, и я не могу себе позволить сомневаться. Нужно быть прямой и честной, чтобы Эрик мог на меня опереться.

Я запуталась. Ищу себе оправдания. Концерты вовсе не были мне в тягость — я радовалась, потому что снова могла остаться один на один с роялем! Все равно что валяться в свое удовольствие поперек двуспальной кровати, только во сто крат лучше. Если бы я осмелилась, предложила бы мсье Даниелю играть для него чаще.

Хисако убирает недописанное письмо в ящик. В этом месяце она пошлет деньги, а там будет видно. Эрик ушел. Она надеется, что он снова задержится, дав ей время подумать над разъедающей душу ложью.

Она не подумала ничего плохого, когда он предложил проводить ее пешком до дома. Мсье Даниель прекрасно воспитан, он женат, у него две дочери. Великан с лицом ребенка. Обезоруживающе безобидный облик.

Подбитые гвоздиками ботинки мсье Даниеля издавали при ходьбе мерный перестук, не давая Хисако сосредоточиться на том, что он говорил. Впрочем, разговор был ни о чем: «Дивное бабье лето… И Монмартр чудо как хорош…» Человек облекал в слова ощущение безмятежного блаженства.

— Обожаю бродить по улицам, а вот моя жена терпеть не может ходить пешком. И я не настаиваю. Вы не согласитесь изредка составлять мне компанию, Хисако?

— Но… вашей жене наверняка не понравится, если вы станете прогуливаться с другой женщиной.

— Она ничего не узнает! И даже если бы узнала… Я не обязан перед ней отчитываться! Вы шокированы?

— Нет.

— Я вижу, что шокированы. Считаете меня изменником?

— Я ничего не считаю. Меня это не касается.

— Знаете, Хисако, у меня есть очень простая теория насчет неверности. Женясь на Аннабель, я взял на себя обязательство жить с ней, воспитывать вместе детей и никогда не нарушу своего обещания. Но моя жизнь и мои чувства принадлежат мне одному.

Они поднимались по лестнице к Сакре-Кёр. Хисако с трудом приноравливалась к широкому шагу мсье Даниеля. Он то и дело галантно прикасался к локтю маленькой японки, как будто хотел помочь.

Хисако удивилась себе: теория собеседника показалась ей разумной.

А что, если Эрик… Нет, только не он. Она все знает об Эрике, они всегда вместе и ничего друг от друга не скрывают. Но она ведь сумела дать без его ведома три концерта, годами посылала матери деньги, не оповещая его, а теперь вот прогуливается с посторонним мужчиной.

— Вся проблема, — продолжил мсье Даниель, — в женской психологии. Женщина думает: «Я отдалась ему и буду владеть им». Как будто мы, мужчины, не отдаемся, вступая в брак! У меня есть предложение. Давайте поцелуемся — здесь и сейчас — безо всяких обязательств. Что скажете?

Хисако на мгновение задержалась с ответом, и губы мсье Даниеля коснулись ее рта, он обнял ее, провел ладонью по спине, приласкал грудь, не боясь, что их кто-нибудь увидит.

Воспоминание возвращает Хисако легкость, заставляет почувствовать себя единственной и неповторимой.

Мсье Даниель ей совсем не нравится, зато нравится ощущать опасность, осознавать, что она не проведет всю жизнь в тени Эрика.

Поцелуй был без обязательств. Правила игры ясны, но с того дня, с их прощального рукопожатия, она не перестает ждать знака от мсье Даниеля.

Это тревожное ожидание: Хисако прислушивается к телефону, караулит шаги почтальона, видит сны о чужом мужчине. Много шума из ничего. Да и чего она ждет? Настоящего романа? Хочет разрушить две жизни?

Сегодня утром Хисако пообещала себе больше с ним не видеться. Нужно пережить неприятный момент и жить дальше, не вспоминая о нем, как о вырванном зубе. В ее жизни нет места мятущемуся сердцу. Она не хочет ни лгать любимому человеку, ни — тем более — пользоваться его временной слабостью. Она должна быть чистой. Твердой. Блюсти честь и помнить о долге. Быть истинной самурайшей.

Она достает из ящика письмо к матери, перечитывает его и рвет. Она поговорит с Эриком. Не о мсье Даниеле — эта страница перевернута, — а о Такаши. Они найдут решение.

Глава 29

Меня наказали. Я должен оставаться в своей комнате и размышлять о своем поведении. Я размышляю, но не слишком усердно, иначе снова взорвусь и выбью дверь ногой.

Итак… Все случилось из-за Эрика. Он пришел заниматься со мной математикой. Такое иногда случается — например, когда я получаю плохую отметку. Когда Эрик был на гастролях, я отличился аж три раза, но он ничего не мог поделать.

Когда я вернулся домой после уроков, Эрик уже был у нас. Мама сразу все ему выложила насчет моих «успехов», как будто в этом была его вина. Эрик разозлился. В конце концов, он не учитель математики и не обязан делать со мной уроки. Но Эрик добрый, он хочет, чтобы все вокруг были счастливы. Во всяком случае, так было до сегодняшнего дня, потому что теперь со счастьем покончено.

Он начал читать мне нотацию, говорил, что нельзя думать только о развлечениях, тем более что дела в школе у меня обстоят не лучшим образом. Потом заявил, что на пианино я играю хуже некуда, а если гонять мячик с ребятами мне нравится больше, чем сидеть за инструментом, нужно просто честно об этом заявить. Вот я и заявил! Все дети — дураки, вечно покупаются на уловки взрослых: те заставляют их делать глупости, а потом сами же за это пилят.

Эрик обозвал меня невоспитанным слабаком, мама расплакалась, а я крикнул, что мы у него ничего не просили и пусть убирается к черту, ведь он даже не мой отец. Я никогда не видел родного отца, и он не приходит читать мне нотации, потому что умер до моего рождения.

Мама дала мне оплеуху и приказала извиниться перед Эриком. «За что мне извиняться?» — спросил я, рискуя заработать вторую пощечину. Я не собирался извиняться за то, что сказал правду. Эрик заявил, что он тут лишний, и ушел. Я крикнул ему вслед «скатертью дорога» — за что и поплатился.

Так все и было, а теперь я скучаю. Вообще-то я люблю Эрика, но он не имеет права воображать себя моим отцом, хотя у них с мамой любовь. Я не лезу в их дела, вот пусть и они не лезут.

Иногда мне кажется, что Эрик жалеет меня, ведь я сирота. Но я самый веселый сирота на свете. У всех моих товарищей отцы — жирные ничтожества, а матери — вполне симпатичные тетки. Мне повезло — я лишился отца, а мог лишиться матери!

Я прекрасно прожил девять лет без отца и не понимаю, с чего это вдруг какой-то чужой дядька объявляет, что мне нужна твердая рука. Между прочим, наш школьный психолог часто говорит: какой смысл быть сиротой, не имея маленьких поблажек? У меня нет отца, и он мне не нужен. А если бы он мне все-таки полагался, надеюсь, я получил бы право сам его выбрать. Эрик уж точно не выиграл бы конкурс. Его то совсем нет, то слишком много. Эрик воображает, что мне пять лет, и сюсюкает, чтобы угодить маме. К тому же он слишком уродлив!

Глава 30

— Полный кошмар!

Мосли швыряет на стол несколько газетных вырезок. Хисако отводит взгляд. Ее унизили, как двоечницу. Ей кажется, что газетные строчки сочатся ядом.

— Вы прекрасно знаете, что они полные профаны в музыке.

— Артисты всегда именно так реагируют на критику.

Он невозможно груб, этот человек, чувствующий себя как дома в полутемном баре, среди полуголых девиц, танцующих под оглушающую музычку. Некоторые называют Мосли по имени — очевидно, он покупает их нежность. Хисако не чувствует неловкости, она в ярости, что ее заманили в подобное заведение. Мосли дудит в одну дуду с критиками: еще вчера, когда те восхваляли дуэт Берней, он раболепствовал перед Хисако и Эриком, а сегодня отрекается от них из-за нескольких злобных фраз.

— Вообще-то целятся они скорее в Эрика, таков подтекст каждой рецензии. «Сбои ритма», «жесткость звучания», «скованность»… Это ведь слабые места Эрика, так?