Читать интересную книгу Самурайша - Ариэль Бюто

— Из-за тебя я сбился, — негодует Тео.

— Прости, дорогой. Сыграешь еще раз для меня?

— Я попробую сыграть наизусть.

Софи слушает «Детский марш», наблюдая, как из квартиры напротив выносят вещи. Завтра там поселятся другие люди, со своей историей.

Глава 26

Гастролей стало меньше, и у них есть время, чтобы обжить и обустроить личное пространство. С последнего исчезновения Эрика ничего тревожного не случилось. Три месяца они живут в Париже, ходят за покупками в расположенные поблизости магазинчики, ужинают с друзьями, играют на рояле ради собственного удовольствия, просто чтобы послушать, как звучат инструменты. Квартира на улице Восточной Армии — не очередная времянка, они хотят превратить ее в уютное гнездышко: подбирают мебель, украшают, тщательно убирают — Эрик даже нанял прислугу.

Стараниями Хисако лоджия превратилась в зимний сад, где живут и умирают клематисы, розы, жимолость и жасмин.

— Я и не подозревал в тебе таланта садовницы!

Эрик наливает жене чашку кофе и присаживается рядом с ней на каменный бордюр.

— Тебе бы стоило надевать перчатки. Не боишься испортить руки?

— Все это глупости! — Она искренне радуется, удивляясь своему успеху. — В Японии я любила ухаживать за растениями. Когда возишься в саду, не думаешь о плохом.

— Скажи, Хисако, ты не хотела бы ненадолго вернуться в Токио, побыть с семьей?

— Странная идея!

— Я подумал, ты захочешь взглянуть наконец на младшего брата. Сколько ему сейчас? Три?

Хисако в ужасе: «Он все знает! Какая несправедливость! Именно сейчас, когда все наладилось и мы оба успокоились…»

— В чем дело, Хисако? Что я такого сказал? Ты скрываешь от меня дурные известия?

— Я никогда ничего от тебя не скрываю!

Солгав, Хисако краснеет, ее убивает легкость, с какой дался этот обман.

Эрик сидит совсем рядом, и Хисако видит каждую морщинку, каждую неровность его лица. Он похудел, но выглядит гораздо лучше — как больной, выздоравливающий после кризиса. Хисако знает каждый его жест — например, он никогда не достает сигарету из пачки с первого раза. Они с Эриком — две половинки целого, две родственные души, отыскавшие друг друга на Земле.

«Я не могу так с ней поступать, — думает он, — нельзя выпихивать ее в Японию именно теперь, когда мы обрели дом. Но я должен взглянуть на ситуацию отстраненно, а для этого нужно развязать себе руки хотя бы на две-три недели…»

«Через четыре дня я должна играть у мсье Даниеля, — с тревогой думает Хисако. — Он попросил „Davidsbundlertanze“[11] Шумана. Но я не готова. Эрик слишком редко уходит, и я не успеваю заниматься».

У обоих есть тайны, хотя каждый уверен, что лишь он что-то скрывает от партнера. Они так близки — и так одиноки.

В доме напротив, через двор, кто-то неуверенной рукой трогает клавиши пианино.

— Новые жильцы, — комментирует Хисако. — Там, где открыто окно…

— Ты начала подглядывать за людьми?

— За кого ты меня принимаешь? Я была на лоджии, когда они въезжали, только и всего. Увидела коробки и подумала, что больше не хочу этого переживать.

— Ты намерена остаться здесь навечно?

— Да. Нам тут хорошо. И… ты лучше себя чувствуешь.

Эрик растроганно улыбается. Он знает, что серебряные нити в темных волосах его нежной и мягкой, как старый ангорский свитер, жены — его вина. Он обнимает Хисако, поглаживает по широкой спине. Она слегка располнела и чуточку постарела. Ей тридцать четыре года, тринадцать из которых она прожила с ним. Она — его якорная стоянка, его кроткая сестра. Но она же и иная, и незнакомка.

Хисако смотрит через плечо Эрика на окна дома напротив. За задернутыми шторами люди живут размеренной жизнью, три раза в день садятся вместе за стол, провожают детей в школу. Простенькое, обыденное счастье.

— Как ты думаешь, этот маленький мальчик мечтает стать великим пианистом?

— Что за мальчик, дорогая?

— Тот, что играет среди неразобранных коробок. Я не очень хорошо вижу, но мне кажется, что это мальчик.

— Чем интересоваться чужими детьми, подумала бы обо мне!

Он набычился и стал похож на испуганного мальчишку.

— Ты ревнуешь! — поддразнивает мужа Хисако. — У нас теперь меньше концертов, и мы могли бы завести ребенка. Но ты не хочешь, чтобы кто-нибудь покусился на твои владения, правильно?

— Что за глупости, Хисако? Ты говоришь так, словно мы будем жить будто два маленьких старичка, с утра до ночи пялясь друг на друга!

Эрик впервые говорит с Хисако так холодно. Она отдала бы что угодно, лишь бы повернуть время вспять и никогда не слышать этих ужасных слов. Она еще крепче прижимается к мужу, но гнусные слова уже произнесены, и на них следует дать ответ.

— Значит, вот как ты нас видишь?

— Не я, а ты хочешь, чтобы мы были такими!

Эрик отталкивает Хисако и с видом мученика отходит на другой конец балкона.

— Ты сказала, что мы сделаем перерыв. Ложь! Ты больше не хочешь играть со мной!

— Ты болен, Эрик!

— Я отлично себя чувствую! А ты пытаешься убедить всех в обратном. Хочешь, чтобы я сидел дома. Мечтаешь изолировать меня от мира.

— Я хочу жить с тобой. Родить от тебя ребенка.

— Ребенок! Ну конечно! Могла бы изобрести что-нибудь пооригинальней, если хочешь меня удержать…

«Удержать? — думает Хисако. — Да ведь именно мое желание стать матерью и разделяет нас!» Спина Эрика выражает враждебность. Куда он смотрит? Неужели на того мальчика? Хисако хотела бы образумить Эрика, успокоить его, но в нем сейчас есть нечто такое, что не позволяет ей этого сделать. Они не репетировали всего четыре дня, а их близость уже начала рассыпаться.

«Он меня не любит. Если бы не музыка, он бы на меня даже не посмотрел. Все дело в музыке, она — моя единственная союзница. Я с самого начала это знала. Я смошенничала. Сделала вид, что думаю иначе».

Мальчик из дома напротив больше не играет на пианино. Женщина — мать? — задергивает шторы. Женщина, у которой есть ребенок, сын, который держит ее за руку, когда они идут по улице. Хисако отдала бы все на свете, чтобы ее ладони коснулись пальчики ее малыша. Она провожала бы его в школу, делала бы дома вкусные бутерброды, чтобы накормить его после уроков, болтала бы о пустяках — но каких важных! — с другими мамочками. Просто — и недостижимо. А может, бросить Эрика, завести роман с другим мужчиной, начать с чистого листа? Нет, невозможно…

К горлу Хисако подступает дурнота, каменная отстраненность Эрика убивает ее. Она бежит вниз по лестнице, заходит в кафе на углу. Внутри гремит музыка, неоновые лампы слепят глаза. Пошатнувшись, Хисако падает в обитое оранжевым дерматином кресло, заказывает мартини.

Она сидит одна, всем чужая, а по улице мимо нее спешат люди, точно знающие, что им делать. Все обыденно и просто, жизнь идет как по накатанному. Корзины для продуктов, коляски для младенцев, каждый тащит, тянет, толкает свою ношу. Хисако не досталась роль в этой пьесе.

Она глотает кисло-сладкий коктейль. Еще одна глупость — сродни вчерашней идиотской выходке, когда она позаимствовала в холле чью-то коляску и отправилась изображать родительницу к районной школе. А если бы ее задержали? Хисако не сомневается — страх не помешает ей вернуться к дверям школы, где никто не знает, что она обманщица.

Неожиданно в кафе врывается смрадный запах. Мусорщик в линяло-зеленом комбинезоне и грязных резиновых перчатках вытряхивает урны в зловонную глотку своей машины, распевая во все горло. Он одаривает Хисако широченной улыбкой, он счастлив, потому что решил не думать о том, что он жалкий неудачник и работа у него самая что ни на есть дерьмовая и опасная: зазеваешься — и стальные челюсти откусят тебе руку. Хисако улыбается в ответ, подняв стакан с третьим по счету мартини.

Мальчик закрылся в своей комнате. Он не понял, почему мать оторвала его от пианино. В кои веки он играл без принуждения, потому что сам хотел. Ему нравится, как звук отражается от стен пустой гостиной. Но это будет не долго — мама очень быстро разбирает коробки с вещами.

А вот новая комната ему не нравится. Квадратная, с белыми стенами, меньше прежней. Ни одного закоулка, где можно построить хижину, на полу нет ковра, так что тайник не соорудишь.

В понедельник он пойдет в новую школу. Мама не представляет, каково ему придется, она не знает, что значит прийти в класс последним, посреди учебного года. И с чего она вдруг решила переехать?

Мальчик лежит на полу, ковыряет кончиком шариковой ручки швы между паркетинами, скатывает воск в шарики, чтобы заткнуть уши и не слышать, как они спорят.

— Случайность! — кричит Эрик. — Ты что, издеваешься? Знаю я твои случайности, не забыл еще токийский фортель!

— Не смей обвинять меня в том, что тогда случилось! Ты с ума сходил от счастья. Не хотел со мной расставаться. Не выгони я тебя пинками из кровати, опоздал бы на свой концерт.