Читать интересную книгу Ухищрения и вожделения - Филлис Дороти Джеймс

– Да, убийство, особенно такое, убивает и способность рассуждать разумно, – согласился Дэлглиш. – Майлз Лессингэм упомянул еще одну смерть – смерть Тоби. Это тот молодой человек, который покончил с собой на станции? Я припоминаю, в одной из газет, кажется, была заметка об этом.

– Это была страшная трагедия. Тоби Гледхилл был у Алекса одним из самых блестящих молодых ученых. Он сломал себе шею, бросившись вниз, прямо на реактор.

– Так что ничего таинственного здесь не было?

– Нет, абсолютно ничего таинственного. Кроме того, почему он это сделал. Мистер Лессингэм видел, как это произошло. Удивительно, что вы это запомнили, ведь газеты почти ничего о нем не писали. Алекс постарался свести газетные публикации к минимуму, чтобы оберечь родителей Тоби.

И электростанцию, разумеется, тоже, подумал Дэлглиш. Интересно, почему Лессингэм говорил об этой смерти так, словно это тоже было убийство? Но расспрашивать дальше не стал. Слова Лессингэма были произнесены так тихо, что Мэг вполне могла их и не расслышать. Вместо этого он спросил:

– Вы счастливы, живя здесь, на мысу?

Вопрос, казалось, не вызвал у нее удивления, зато крайне удивил самого Адама, как, кстати, и то, что они так запросто, по-дружески шли теперь вместе. Как странно, что ему с ней так легко и покойно. Ему нравилась ее спокойная мягкость, за которой ощущалась недюжинная сила характера. У нее был приятный голос, а он придавал такое значение голосам… Однако всего полгода назад этого было бы недостаточно, чтобы он выдержал ее общество чуть долее, чем того требовали правила хорошего тона. Он просто проводил бы ее до старого пасторского дома, а затем, выполнив эту нетрудную обязанность и с облегчением вздохнув, один направился бы к руинам аббатства, кутаясь в привычное одиночество, словно в плащ. Одиночество по-прежнему было ему необходимо. Он не мог бы вытерпеть и суток, если бы большую часть из этих двадцати четырех часов не провел совершенно один. Но что-то в нем изменилось. Возможно, возраст, успех, возрождение стихотворного дара, а может быть, и только начинавшая зарождаться любовь делали его более общительным. И он вовсе не был уверен, следует ему радоваться или противиться этому.

Он чувствовал: Мэг всерьез обдумывает ответ на его вопрос.

– Да, кажется, я здесь счастлива. Иногда – очень. Я приехала сюда, пытаясь сбежать от проблем, с которыми столкнулась в Лондоне. И, хоть и не имела этого в виду, забралась от Лондона как можно дальше на восток.

– И обнаружили здесь для себя новые проблемы, новые опасности: АЭС и Свистун – две разные формы угрозы.

– Эти опасности страшны своей таинственностью, пугают ужасом неизведанного. Но здесь нет прямого адресата: ни та, ни другая не угрожают мне и только мне лично. Но я сбежала, а всем беглецам, видимо, свойственно нести, пусть и не очень тяжкое, бремя вины. И я очень скучаю о детях. Может, надо было остаться и продолжать борьбу. Но борьба превратилась в самую настоящую войну, попала в газеты. А я не приспособлена для роли главного персонажа самых реакционных газет. Мне хотелось всего-навсего чтобы меня оставили в покое и дали заниматься своим делом, которому меня учили и которое я так люблю. Но каждый учебник, каждая книга, которые я использовала, каждое мое слово подвергались тщательнейшей проверке. Нельзя учить детей в атмосфере злобной подозрительности. А потом я поняла, что и жить в такой атмосфере невозможно.

Мэг считала само собой разумеющимся, что он знал, кто она такая. Да и в самом деле все, кто читал газеты, не могли этого не знать.

Адам ответил:

– Можно бороться с невежеством, глупостью и фанатизмом, когда они выступают по отдельности. Когда они объединяются, разумнее всего, может быть, отойти в сторону, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума.

Теперь они совсем близко подошли к аббатству, и заросшая грубой травой земля все резче бугрилась под их ногами. Мэг споткнулась, и Дэлглиш протянул руку, чтобы ее поддержать. Мэг сказала:

– Под конец дело свелось к двум письмам. В одном они требовали, чтобы «черная доска» называлась «меловая доска». Не черная. Меловая. Я не поверила собственным глазам. Я до сих пор не верю, что разумный человек, какого бы цвета кожи он ни был, может возражать против словосочетания «черная доска». Она же доска, и она – черная! Прилагательное «черный» само по себе не может быть оскорбительным. Всю свою жизнь я называла классную доску черной. С какой стати они пытаются заставить меня иначе говорить на моем родном языке? Но знаете, сейчас здесь, на мысу, под этим небом, перед этим величием, все это кажется ничтожным и мелким. Может быть, все, чего мне удалось добиться, это возвести пустяки в принцип.

Дэлглиш заметил:

– Агнес Поули поняла бы вас. Моя тетушка разыскала протоколы. Рассказывала мне о ней. Она явно отправилась на костер из-за того, что упрямо держалась собственного представления о вселенной и не собиралась его менять. Не могла согласиться с тем, что тело Христово присутствует в святых дарах, одновременно находясь на небесах. Это противоречит здравому смыслу, утверждала она. Может, Алексу стоило бы взять великомученицу Агнес в покровители его АЭС: ведь она – квазисвятое воплощение рационализма.

– Но это совсем другое. Она верила, что ее бессмертная душа в опасности.

– Кто знает, во что она на самом деле верила? – откликнулся Дэлглиш. – Мне думается, она могла поступить так из упрямства. Просто божественного упрямства! Это меня даже восхищает.

– Я думаю, мистер Копли возразил бы, что она была не права, и не из-за упрямства, но из-за чисто земного взгляда на причастие, – сказала Мэг. – Я недостаточно знаю, чтобы спорить о таких вещах. Но умереть такой ужасной смертью за собственное продиктованное здравым смыслом представление о вселенной… Пожалуй, это замечательно. Когда я прихожу к Элис, я всегда прежде всего читаю надпись на плите у двери. Как бы отдаю дань… Но я не чувствую ее присутствия в «Обители мученицы». А вы?

– Ни на йоту. Подозреваю, что центральное отопление и мебель в стиле модерн привидениям противопоказаны. А вы раньше знали Элис Мэар? До того, как сюда приехали?

– Я никого здесь не знала. Я ответила на объявление. Миссис и мистер Копли поместили его в газете «Леди». Они предлагали бесплатное жилье и питание тому, кто согласился бы делать для них, как они выразились, небольшую и несложную домашнюю работу. Разумеется, эвфемизм этот означает просто вытирать пыль и подметать в доме. Но этим дело никогда не ограничивается. И если бы не Элис… Я даже и не подозревала, как мне недостает женской дружбы. В школе у нас были просто группировки, союзы – оборонительные или наступательные. Объединялись по политическим пристрастиям и никак иначе.

Дэлглиш снова сказал:

– Агнес Поули поняла бы вас. Эта атмосфера… Она и сама дышала ею.

С минуту они шли молча, слыша лишь, как шуршат, раздвигаясь под их шагами, длинные стебли травы. Почему это, думал Дэлглиш, идешь к морю, и вдруг наступает момент, когда шум его обретает новую силу, будто кроющаяся в нем угроза, на некоторое время смилостивившись и притихнув, снова собирает воедино всю свою ярость. Вглядываясь в небо, проколотое крохотными иглами света, он, казалось, ощущал, как поворачивается под его ногами Земля, чувствовал, как таинственно замерло время, слив в единый миг прошлое, настоящее и будущее: руины аббатства; бетонные доты последней войны, упрямо не поддающиеся разрушению; у берега – рассыпающиеся защитные сооружения войны предыдущей; ветряную мельницу и АЭС. И еще он подумал, что, может быть, именно попав вот в такой временной лимб[26], утратив ориентиры, прежние владельцы «Обители мученицы» и выбрали тот текст. Тут вдруг его спутница остановилась и произнесла:

– В развалинах аббатства – свет. Две короткие вспышки, как фонарик.

Они постояли молча, вглядываясь во тьму. Ничего. Мэг сказала, чуть ли не извиняющимся тоном:

– Я уверена: там был свет. И какая-то тень – кто-то или что-то – двигалась на фоне восточного окна. Вы не заметили?

– Я смотрел на небо.

Она проговорила с сожалением:

– Ну, теперь там ничего не видно. Вполне возможно, мне просто померещилось.

И когда минут через пять они осторожно прошли по заросшей травой кочковатой земле в самое сердце разрушенного аббатства, там никого и ничего не было видно. Молча посмотрели в проем восточного окна к краю обрыва и увидели выбеленное луной пространство песчаного берега, протянувшегося на юг и на север и окаймленного кружевной полосой белой пены. Если тут кто-то и был, подумал Дэлглиш, у него масса возможностей скрыться с глаз долой за обломками бетона или в трещинах на склоне обрыва. Не было смысла, да и реальных причин устраивать погоню, даже если бы они знали, в каком направлении скрылся этот человек. Люди имеют право в одиночестве бродить по ночам.

Мэг заговорила снова:

– Конечно, мне могло померещиться. Только я так не думаю. Во всяком случае, ее здесь нет.