И вот этой ночью она снова была в особняке Фэррэлсов, отделенная от князя всего двумя стенами. Кто знает, что она делает – может быть, спит, хотя это маловероятно, ведь Анелька всегда была ночной птичкой. В Венеции, если она не уходила куда-нибудь – по преимуществу одна, ибо Альдо вовсе не стремился демонстрировать публике прочность своего семейного союза, – в ее спальне допоздна горел свет. Она болтала там со своей горничной Вандой, покуривая, играя в карты и даже порой попивая шампанское, от чего Чечина постоянно тихо кипела.
– Мало того, что она шлюха, так она еще и пьет! – ворчала верная кухарка. – Княгиня Морозини – пьяница, такого мы еще не видывали!
На самом деле Анелька, похоже, пила более чем умеренно, во всяком случае, днем ее поведение не носило никаких следов ночных возлияний.
Вспомнив о спиртном, Альдо поднялся, чтобы подлить себе еще, но садиться уже не стал. Охваченный внезапным желанием узнать, что творится по соседству, он тихонько открыл балконную дверь, спустился по ступенькам в сад и подошел к ограде, откуда был хорошо виден особняк Фэррэлсов. Как он и предполагал, в окнах первого этажа (там, он это хорошо помнил, располагалась маленькая гостиная) горел свет. Решение пришло внезапно: он хочет увидеть, и увидит! Альдо вернулся в дом, поставил бокал на стол и бесшумно двинулся к кустам рододендрона, гортензий и бирючины, образовывавших вместе с невысокой решеткой границы между двумя владениями.
Ему не в первый раз доводилось преодолевать эту естественную преграду. Он уже пробирался здесь в тот вечер, когда Эрик Фэррэлс вступил в брак с прекрасной полькой, и именно тогда ему чуть не свалился на голову Адальбер Видаль-Пеликорн, приглашенный на торжественный прием, но обосновавшийся на балконе второго этажа с целью, вовсе не подходящей для гостя на светском приеме. Теперь опасаться было нечего. Адальбер, скорее всего, в этот самый момент пакует чемодан, чтобы ехать в Лондон.
Потихоньку пробравшись через кусты, Морозини на цыпочках приблизился к окнам. Зрелище, открывшееся ему, было мирным, почти интимным. Анелька сидела на кушетке, поджав под себя ноги, – как хорошо Альдо помнил эту ее привычку, – курила и с кем-то разговаривала. С кем – удалось разглядеть не сразу. Сперва ему показалось, что с Вандой, и, чтобы убедиться в этом, венецианец перебрался к соседнему окну. И еле сдержал возглас удивления: в кресле, так же, как Анелька, с сигаретой, расположился мужчина, и этот мужчина был не кто иной, как Джон Сэттон – незаконный сын Фэррэлса и заклятый враг Анельки! Человек, заявлявший, что может доказать: это она убила своего мужа! Чего ради он сидит там, развалясь, словно у себя дома, и даже улыбается молодой женщине, рассматривая ее с явным удовольствием? Правда, верная себе, Анелька действительно была изумительно хороша в ярко-розовом крепдешиновом платье, отделанном блестящими бусинками, в платье, которое было едва ли длиннее сорочки и отнюдь не напоминало траурное. Впрочем, никакой сорочки она и не носила. Две совсем узенькие бретельки придерживали шелковую ткань на груди, так же свободной от всяких стеснений.
Окна были закрыты, и расслышать, о чем говорят эти двое, было невозможно, тем более, что говорили они негромко. Только звонкий смех Анельки проникал сквозь стекла. Внезапно мизансцена переменилась: Сэттон бросил недокуренную сигарету в пепельницу, встал, подошел к кушетке, взял Анельку за руки, поднял ее, а затем обнял – с неистовством, выдававшим овладевшее им безумное желание. Он осыпал поцелуями тонкую шею, а она таяла в его объятиях, но когда ему захотелось покорить последний бастион – избавиться от тонкого платья, молодая женщина легонько оттолкнула его, смягчив, впрочем, суровость жеста улыбкой и легким поцелуем в губы. Затем она взяла Сэттона за руку и направилась вместе с ним к двери. Чуть позже осветилось окно центрального балкона на втором этаже – там, как было известно Альдо, находилась спальня леди Фэррэлс.
Морозини стоял на прежнем месте не двигаясь и сам удивлялся полному отсутствию реакции со своей стороны. По закону эта женщина была его женой, и вот сейчас она делит постель с другим мужчиной, а это не вызывает у него никаких чувств, кроме затаенного гнева, смешанного с отвращением. Куда естественнее было бы разбить окно, ворваться туда, наброситься на парочку и как следует отдубасить своего соперника, облегчив таким образом душу. Вот только Сэттон не был ему соперником. Поскольку сам Альдо больше не любил, да и Сэттон оказался просто несчастным дураком, еще одним, кто, как и он сам когда-то, попал в ловушку, подстроенную лукавой сиреной, умевшей играть на струнах своего тела, как другие играют на струнах гитары.
Так что самым правильным сейчас было оставаться в тени и внимательно наблюдать за тем, что еще выкинет эта странная любовная парочка.
Пробираясь обратно сквозь цветущие кустарники, Альдо внезапно сообразил: через несколько часов Адальбер отправится на встречу с Гордоном Уорреном, и необходимо любым способом дать ему знать, что Джон Сэттон перешел во вражеский лагерь. Это помогло бы избежать многих неприятностей и, кто знает, может, и принесло бы шефу полиции какую-то пользу.
Вернувшись в особняк маркизы, Морозини обнаружил, что Мари-Анжелина сидит на лестнице, обхватив руками колени. Верная компаньонка решила не ложиться спать, пока его нет дома!
– Что-нибудь увидели?
– Да... и об этом надо немедленно сообщить Видаль-Пеликорну. Телефон по-прежнему в привратницкой?
– Разумеется. Мы не меняем своих взглядов.
Дело в том, что маркизу де Соммьер просто ужасала мысль о том, что какая-то дурацкая машинка может вызвать ее звонком, будто простую служанку. Понимая, однако, что телефон в повседневной жизни не только полезен, но, можно сказать, просто необходим, она в конце концов примирилась с его существованием, но сослала аппарат в сторожку. К сожалению, Альдо никак не мог рисковать, посвящая слуг в свои семейные неприятности.
– Ну что ж, значит, придется идти на улицу Жуффруа!
– Это неразумно! Мы приняли столько предосторожностей, чтобы тайно привезти вас сюда. А если вас заметят соседи?
– Поверьте, это совершенно исключено, – усмехнулся венецианец. – Дайте мне ключ, я ненадолго.
Через несколько секунд он уже шагал в направлении улицы Жуффруа, пожалев только о том, что парк закрыт и нельзя, сократить дорогу. Впрочем, для такого тренированного мужчины, как Морозини, вовсе не составляло труда преодолеть этот путь.
Единственным приключением стало то, что ему долго не открывали. Адальбер и его лакей, видимо, крепко спали, ожидая часа, когда надо будет ехать на вокзал. Прошло немало времени, пока из-за двери раздался сонный голос археолога, весьма нелюбезно поинтересовавшегося, кто там.