И первый вопрос, который мадам де Соммьер задала Морозини, едва войдя в дом на улице Жуффруа и расцеловавшись с племянником, был: – Ты уже подал прошение в Ватикан об аннулировании брака?
– Нет еще.
– Скажи, пожалуйста, почему? Ты передумал?
– Ни в коей мере, но, признаюсь, мне не хочется обвинять эту несчастную – мне и в самом деле ее немножко жалко! – в момент, когда ее отец готовится отвечать за свои преступления перед английским судом.
– С такими идеями ты никогда из этого не выпутаешься! Представь, что его повесят, ты тогда примешься ее утешать?
– Надеюсь, она найдет необходимую поддержку у брата. Вот закончится процесс – отправлю свое прошение. С этой минуты мы сможем жить каждый своей жизнью.
– Тогда поторопись написать и отправить: процесса не будет!
Голос маркизы звучал драматически, и Альдо, посмеиваясь про себя, подумал, что порой его любимая старенькая тетушка донельзя бывает похожа на Сару Бернар в преклонные годы – глубокий, вибрирующий голос, валик белоснежных волос с редкими рыжеватыми прядями, оттеняющими совсем еще молодые зеленые глаза... Даже платье покроя «принцесс» из лилового муара с маленьким треном было из той эпохи. Маркиза де Соммьер свято хранила верность моде, начало которой положила много лет назад королева Англии Александра, и мода эта наилучшим образом шла к ее высокой худощавой фигуре. Она всегда носила на шее целую коллекцию длинных золотых цепочек с жемчужинками, эмалевыми вставками и миниатюрными драгоценными камнями, причем коллекция менялась в зависимости от цвета наряда старой дамы. На одной из цепочек висел неизменный лорнет. Сейчас маркиза сидела очень прямо в обитом темно-зеленым бархатом кресле и напоминала то ли картину кисти Ла Гайдара, то ли портрет китайской императрицы, который князь однажды с восторгом рассматривал в витрине магазина своего друга – антиквара с Вандомской площади Жиля Вобрена.
Рядом с этой величественной особой ее чтица – рабски преданная маркизе дальняя родственница, напротив, заставляла вспомнить полуосыпавшуюся пастель, до того была бесцветна. Длинная и тощая старая дева с бледно-желтыми кудряшками итакими веками, что из-под них были едва видны желтовато-серые глаза – временами очень живые, – длинным острым носом, который Мари-Анжелина, как никто, умела совать в чужие, дела. Свободная из-за своей внешности от какой бы то ни было собственной личной жизни, эта удивительная особа обожала потихоньку вмешиваться в то, что ее совсем не касалось, обнаруживая при этом качества, достойные применения на набережной Орфевр. В роли детектива она успела оказать князю Морозини уже не одну услугу, и он умел ценить ее талант.
Мадам де Соммьер протянула свою царственную руку:
– План-Крепен! Газету!
Словно бы ниоткуда, а вероятнее всего, из кармана, затерявшегося в ее пышных юбках, Мари-Анжелина вытащила то, о чем ее просили: номер «Морнинг пост», датированный позавчерашним днем. Мадам де Соммьер, не удостоив газету и взглядом, тотчас же передала ее племяннику. Три колонки на первой полосе венчал громадный заголовок: «Смерть в тюрьме».
Альдо с удивлением прочел, что граф Солманский, который должен был предстать перед судом Олд-Бейли на следующей неделе, покончил жизнь самоубийством. Он отравился огромной дозой «веронала», два пустых флакона от которого были обнаружены вместе с письмом, где «благородный поляк» заявлял, что предпочитает отчитаться за свои преступления перед Богом, а не перед людьми, и поручал своим детям позаботиться о спасении его души. Он умолял, чтобы его останки были переданы сыну Сигизмунду и чтобы тот отвез тело в Польшу, где граф найдет успокоение в земле своих предков...
– Его предков! – не удержался Альдо. – У старого мошенника там их никогда не было! Он же русский.
– Раз он приобрел имя и титул, может быть, он позаботился заодно и о семейном склепе? – предположил Видаль-Пеликорн, наливая мадам де Соммьер бокал шампанского – ее любимого напитка, который она обязательно пила каждый вечер.
Морозини тем временем продолжал изучать газету.
– Это позавчерашний номер.
– Я его купила вчера, – уточнила Мари-Анжелина. – Требуется по крайней мере день, чтобы английская газета попала в Париж.
– Наверное. Но меня интересует не это. Когда, ты сказал мне, Анелька прибыла сюда? – обернулся он к другу.
– Кажется, дней пять назад.
– Действительно, пять дней, – подтвердила План-Крепен.
И добавила, что в начале прошлой недели ее внимание привлекло необычное оживление в соседнем доме, где с момента смерти сэра Эрика Фэррэлса обитали лишь привратник и его жена. Ничего особенно выдающегося, но были открыты окна, распахнуты ставни, можно было уловить легкий шум, производимый людьми, занятыми, по-видимому, уборкой.
– Мы тогда подумали, – сказала мадам де Соммьер, – что дом готовят к визиту возможного покупателя, но в своем излюбленном справочном бюро План-Крепен кое-что удалось разведать...
Вышеупомянутое «справочное бюро» было не чем иным, как утренней шестичасовой мессой в церкви Святого Августина, где собирались наиболее набожные прихожанки, среди которых была немало кормилиц, компаньонок, кухарок и горничных из этого богатого буржуазного квартала. Мари-Анжелина, приложив немало изобретательности, в конце концов завязала знакомство с большинством этих добрых женщин и черпала из разговоров с ними сведения, почти всегда оказывавшиеся весьма полезными. На этот раз новость сообщила кузина привратницы из особняка Фэррэлса, служившая в доме одной престарелой баронессы на авеню Ван Дейка, где в ее обязанности входило лишь кормление бесчисленных кошек и игра в триктрак с хозяйкой...
Эта благочестивая особа излила исполненной сочувствия Мари-Анжелине жалобы своей родственницы, для которой с возрождением закрытого в течение двух лет особняка заканчивался сладостный период ничегонеделания. Но самое худшее – хозяйка и слышать не хотела о том, чтобы как в прежние дни нанять многочисленную прислугу. Пришедший из Англии на бумаге с гербом Гросвенор-сквер приказ гласил, что пребывание хозяйки в доме не будет долгим: она просто пожелала окунуться на несколько дней в былую атмосферу. А поскольку она привезет с собой камеристку, одной горничной достаточно, остальную работу по дому следует выполнять самой привратнице и ее супругу, способному также взять на себя обязанности шофера.
– Что за безумная мысль! – вздохнул Морозини. – Зачем явилась сюда эта женщина, носящая теперь мое имя, под своей прежней фамилией? Я узнал, что она уехала из Венеции, получив письмо из Лондона...
– Должно быть, ей сообщили, что начинаются слушания по делу, и она захотела быть поближе к отцу, – попытался объяснить Адальбер. – Ведь вернуться в Англию ей было бы затруднительно.