Читать интересную книгу Рыбы молчат по-испански - Надежда Беленькая

– Какую берем? – спрашивает Ксения.

– Давай маленькую. Как раз на пару бутербродов – два тебе, два мне.

– Двух мало. Съешь и еще захочется… А мы должны сделать так, чтобы больше не хотелось.

– Никогда?

– Почему никогда? Просто за один раз ты должна съесть столько, чтобы почувствовать насыщение. Поужинать икрой, короче.

– Тогда решай сама.

– Я уже все решила. Дайте-ка нам вот эту баночку, – обращается Ксения к продавщице. – Нет-нет, которая левее. Полкило осетровой икры.

Вскоре Нина держала в руках нечто невиданное: круглую металлическую банку с нарисованной икрой и мордатым осетром, в детстве она видела точно такую на иллюстрации в незабвенной «Книге о вкусной и здоровой пище».

Нина вспомнила продовольственные «заказы» времен своего детства. Эти заказы родители приносили с работы. К баночке бесценной икры прилагались малосъедобные рыбные консервы, соевые конфеты или макароны, которые валялись в каждом магазине и спросом не пользовались.

– Ну и ну, – протянула она, не веря своим глазам.

– Спасибо деньгам, – улыбнулась Ксения. – И тебе, Ниночка.

– Теперь батон белого хлеба и пачка масла, – торопится Нина, словно испугавшись, что кто-нибудь отнимет у нее осетровую банку. – Черт, я в этих «Континентах» плохо ориентируюсь. Где тут молочный отдел? А хлебный?

– Зачем они тебе? Набьешь себе брюхо хлебом, а не икрой. Так нечестно.

– Как же мы ее будем есть?

– С чипсами. Вот увидишь, очень вкусно.

Вскоре они уже сидели у Ксении дома. Открыли пакет картофельных чипсов. Немного помучавшись, откупорили банку осетровой икры и бутылку белого вина. Вино разлили по бокалам, взяли по чипсу и зачерпнули икры. Жареный картофель с черной икрой – сочетание неожиданное, но интересное. Нина взяла следующий чипс и снова зачерпнула.

– Ну как? – интересуется Ксения.

– Классно. Только непривычно.

– Еще бы! – смеется Ксения. – Мне и то непривычно…

– Я не количество имею в виду. Просто черная икра к белому хлебу с маслом как-то больше подходит.

– В следующий раз купим хлеб и масло. А сейчас налегай на икру.

Нина вытянула из пачки следующий чипс, потом еще один. Странное дело: голод прошел, есть не хотелось. Вожделенный вкус черной икры быстро перестал чувствоваться. Чипсы пахли картошкой, растительным маслом и луком, а икра казалась безвкусной.

– Ничего удивительного, – ответила Ксения с набитым ртом. – Вот тебе мой совет: в следующий раз бери красную.

Через полчаса жестяная синяя банка, несбыточная мечта Нининого детства, оказалась пуста. Вино тоже кончилось, и Нина засобиралась домой.

К вечеру на улице захолодало. Лужи замерзли, на перекрестках и пешеходных переходах зябко мигали светофоры. Нина быстро шагала к метро по ломким ледяным коркам. Ей было грустно. «Так можно убить любую мечту, – рассуждала она. – Достаточно завладеть тем, что желаешь, и обожраться до рвоты».

* * *

В тот день они сами вошли в Нинину жизнь, «ливайсы» цвета осеннего неба.

И все остальное по сравнению с этим казалось мелким и незначительным.

Дома Нина достала джинсы из сумки, положила на стол, любовно провела ладонью по бархатистому коттону. Села рядом и задумалась.

Тертые «ливайсы», уличная мода. Это были слова-пароль. Время потекло в обратном направлении и понесло с собой Нину.

И она вспомнила.

Она училась в восьмом классе. А они – в девятом.

Каждое утро она шла мимо них в школу – тихая умница-хорошистка на тонких ножках, в сапогах фирмы «Скороход» и пальтишке, из которого слегка выросла.

Нина замечала их издали – они курили возле калитки, – и все ее внимание было занято только ими.

Они всюду появлялись вдвоем, но вскоре Нина заметила, что у них компания. Еще две девушки – Нина не знала, как их зовут. Красивые, опасные, модно одетые парни.

И сами они тоже очень модно одевались – лучше многих, лучше всех. Остальные школьницы по сравнению с ними не одевались, а донашивали жалкие невзрачные тряпки.

А их имена…

Свое имя Нина не любила. Оно казалось ей никаким: обыкновенным и плоским. Нина мечтала, чтобы ее звали как-нибудь иначе – Мартина, Магдалина или на худой конец Кристина. Чтобы ее имя перекатывалось во рту, как круглый камешек, стукало в сердце, чтобы дыхание захватывало: Мар-ти-на!

В детстве она придумывала истории, в которых главную героиню звали Мартина, и все эти истории были про нее.

Но ее по-прежнему звали Нина. Она не могла простить родителям своего имени.

А их – тех, других – звали по-настоящему, звали так, что услышишь – не забудешь: одну Руслана, другую Яна.

Высокая, худющая, мрачная – Руслана. Маленькая хохотушка с нарисованным личиком – Яна. В Руслане было что-то цыганское, в школе поговаривали, что в ней течет цыганская кровь. Она стриглась коротко, у нее были черные очень прямые волосы, которые торчали во все стороны – такая стрижка называлась «французский выщип». Руслана красила глаза, губы – но не сильно, едва-едва, ей необязательно было рисовать себе лицо: ее и так было заметно. Ее глаза полыхали мрачным огнем, и она выделялась среди целой толпы нарядных школьниц.

А Яна так много смеялась, что у нее рано появились морщинки возле рта. Очень нежные, обаятельные морщинки. Голова у Яны была выкрашена в разные цвета: светло-блондинистый с белыми перьями, огненные завитки пожара, темная зола пепелища… Нине нравилось рассматривать волосы Яны. Они жили отдельно, сами по себе – блестящие, живые. Даже мертвой зимой они всегда были открыты и хранили в себе запахи и краски лета. Таких волос не было ни у кого не только у них в школе, но и во всей Москве.

Один раз Нина видела, как Яна бежит по улице одна. Издали она казалась беззащитной и крошечной, как Дюймовочка. Летний ливень хлестал отвесно, сбивая листья, и ее кроссовки шлепали прямо по воде. Куртка от дождя потемнела. Чтобы укрыться от холода, она сложила на груди руки – жалобно, как будто о чем-то умоляла. Нине казалось, что до нее доносится стук маленького Яниного сердца.

В другой раз кто-то рассказал, как Яна упала в обморок. Прямо на уроке – хлоп и лежит. Все вскочили, суетятся – думали, что Яна умерла. А она и не думала умирать: она отключилась. Яну уложили на стулья, и она пролежала без сознания, пока кто-то не дал ей нашатырь. А потом ожила, как ни в чем не бывало. Ее птичья душа вылетела в форточку, полетала над городом и вернулась обратно.

Нине так хотелось спросить ее: где ты была, Яна? Что видела? Правду рассказывают про тоннель и свет? Или нет никакого тоннеля, а есть лишь холод и тьма? Но она, конечно, ничего не спросила.

Руслана злилась, Яна смеялась. Они по-особому себя вели в школе и чувствовали себя по-особому. Они почти ни с кем не общались, а после занятий за ними заходили красивые парни и уводили куда-то.

Но дело было не в парнях. Дело было совсем в другом.

Нину Руслана и Яна не замечали. Когда она поднималась на школьное крыльцо в своем подростковом пальтишке, они оставались непроницаемыми, словно перед ними никого нет. Жить рядом с чужим равнодушием просто, но со временем оно стирает тебя, как мохнатый серый ластик. Целую вселенную можно запросто уничтожить, делая вид, что ее не существует! Нинина жизнь, такая понятная и важная, с умными книжками и хорошими оценками, с обязательным университетом впереди, в их присутствии не имела никакого значения. Но стоило им заметить кого-то еще – того, кто их интересовал, – и тогда они преображались. Они светились колючим зеленоватым сиянием: смех Яны становился нездоровым, резким, как упавшая в мойке посуда. А Руслана погружалась в адскую мрачность, но не как попало, а расчетливо, со вкусом, как умеют лишь опытные модели на подиуме.

Руслана и Яна не выходили у Нины из головы. Чем бы она ни занималась, краем глаза она различала их темные силуэты на изнанке каждой мысли. А ночью видела их во сне: они пронзали мягкую толщу сна, как две холодные пули.

На переменах они уходили на задний двор школы и курили. Руслана курила яростно, с ненавистью. Она все всегда делала с ненавистью, рассыпая вокруг себя темные искры, а вокруг резвилась Яна, похожая на разрисованную обезьянку. Они молчали или переговаривались о чем-то вполголоса, но даже за их молчанием Нина угадывала столько всего!

За ним было Тайное Знание предметов.

Но дело было не в молчании и не в тайном знании.

Дело было в другом.

Дело в том, что Нине было нечего надеть.

Совсем.

Это была саднящая рана, которая разъедала ее душу с того дня, когда она обнаружила, что ей нечего, нечего – абсолютно нечего! – надеть. В гардеробе была целая полка, забитая кофточками, свитерами и юбками, купленными матерью, кем-то отданными или подаренными. Некоторые вещи были с ценником – бывшие владельцы даже не захотели их обновить, настолько они казались никчемными. Еще бы! Нина их понимала: в этих опрятных пожилых кофточках она нигде не могла появиться – как и в пиджаке, который мать раньше надевала в свой научно-исследовательский институт, и в платьице, купленном в подростковом отделе «Детского мира». В них нельзя было выйти даже во двор. Что говорить о школе, где возле калитки курили Руслана и Яна.