на смолокурне и даже не пообедав, охотники, взяв с собой ямщиков, ушли в лес. Когда начали спускаться сумерки, прибежал один ямщик, запряг лошадьми уехал в лес.
Через полчаса все вернулись. На санях лежал убитый медведь.
Земский начальник с гостями зашли в шалаш, оглядели его и тотчас же вышли. Зверев велел развести костер поодаль от шалаша под тремя раскидистыми елями и велел Чачи согреть большой чугун воды.
Как только костер разгорелся, под елями настелили сена, на него положили ковер и тулупы. Расставили вина и закуску.
В лесу тихо. Дым от костра столбом поднимается в небо.
Охотники сели вокруг костра. Посадили и деда Левентея с Сакаром. Дед поначалу отказывался:
— Мы, барин, постоим…
— В лесу никакого барина нет, тут все охотники, — сказал земский начальник. — Садись.
— Садитесь! — указал им место становой пристав.
Тамара сидела между Григорием Петровичем и Сакаром и смотрела на обоих с восторгом.
Медведь долго не выходил. Хотя собака одного из охотников с лаем разрывала снег, медведь не шевелился. Тогда Сакар сунул в берлогу длинную жердь. И тут медведь поднялся.
Сакар отпрыгнул в сторону, медведь пошел прямо на городского гостя. Тот выстрелил, но то ли поторопился, то ли рука у него дрогнула, только пуля даже не задела медведя.
В это время к медведю подбежала собака. Медведь замахнулся на нее лапой. Собака кинулась в сторону Григория Петровича, медведь — за ней.
Григорий Петрович слегка струхнул. Он держал ружье впервые в жизни.
«Не попаду — сомнет, — мелькнуло у него в голове. — Э-э, будь что будет!»
Он прицелился, закрыл глаза и выстрелил.
Его выстрел совпал с другим выстрелом. Это выстрелил Сакар. Но никто этого не заметил, и все смотрели на Григория Петровича. И лишь тонкий музыкальный слух самого Григория Петровича отчетливо уловил: на четверть секунды после его выстрела раздался тот, второй.
Григорий Петрович открыл глаза: медведь, словно кто-то толкнул его в грудь, попятился назад и повалился на снег. Пуля пробила ему голову.
Сакар стоял в стороне, отвернувшись.
И вот теперь, сидя у костра, Матвей. Николаевич поднял стопку с вином:
— Выпьем за самого меткого стрелка!
— Ур-ра! — закричал Константин Ильич.
Григорий Петрович не знал, как ему быть… Опустив глаза, он осушил свою стопку.
— Ур-ра! — подхватил Матвей Николаевич.
Выпили, закусили. Мало-помалу все охмелели.
Охотник, приехавший из города, сначала косо поглядывал на учителя, но, захмелев, подобрел.
— Да здравствует меткий стрелок! — прокричал он и опрокинул в рот стакан вина.
Хмель ударил в голову и Григорию Петровичу. Обняв одной рукой Тамару за плечи, другой он приподнял стакан и принялся ораторствовать:
— Сегодня я убил медведя… Но я считаю, что не я один его убил, а все мы вместе… Я, уважаемый Аркадий Анемподистович, — обратился он к городскому гостю, — голосую за то, чтобы медвежью шкуру отдать вам. Матвей Николаевич, вы не будете возражать?
— Григорий Петрович, вы благородный человек! — воскликнул Зверев. — У меня уже седые волосы, а у вас едва усы пробиваются. Но все равно я вас уважаю. Если бы вы не были черемисом, я бы, не сказав ни слова, выдал за вас мою дочь.
Григорий Петрович резким движением оттолкнул Тамару так, что она упала на Сакара, и поднял руку, как римский трибун.
— Я черемис! Да, я чистокровный черемис! И мне не нужна дворянская дочь. Я женюсь вот на этой простой марийской девушке! — И он показал на Чачи.
— Григорий Петрович, Гриша! — Тамара поднялась и, схватив его за руку, потянула к себе. — Гриша, не придавай значения словам отца!
— Григорий Петрович, за что же вы рассердились? — удивленно спросил Матвей Николаевич. — Что я плохого сказал? Не понимаю!.. — И он, наполнив стакан, выпил.
Городской гость затянул песню. К нему присоединился Зверев. Тамаре удалось успокоить Григория Петровича. Нарушая тишину ночи, зазвучала охотничья песня из «Волшебного стрелка»:
Нет ничего охоты слаще на свете!
Под звук рогов валяться на траве,
Оленя гнать по чащам и долинам,
Пока он, утомленный, упадет.
Прекрасная, веселая забава,
Она дает и аппетит и крепость,
А после ждут нас Бахус и любовь.
Тра-ля-ля-ля!
Зной, холод, дождь и буря
В горах, в лесах нам ничего не значат.
Волков, медведей, вепрей избивать —
Прекрасная, веселая забава!
Она дает и аппетит и крепость,
А после ждут нас Бакус и любовь.
Тра-ля-ля-ля!
Смолокуры, собравшись гурьбой возле шалаша, смотрели, как пируют баре.
— Ах ты господи, какой только еды, какого только питья нет на свете! — слышалось между ними. — А у нас ничего, кроме картошки да сухой краюхи хлеба…
— Становой-то каким визгливым голосом поет…
— А земский басом вытягивает…
— Лучше всех учитель выводит.
— Оказывается, и они поют, как выпьют, — заметил один мужик.
— Нам, парень, долго стоять тут не годится, пора угли доставать — отозвался другой.
Услышав последние слова, Сакар поднялся. Ему не нравились пристальные взгляды Тамары.
Поведение Тамары пришлось не по душе и Чачи. Чего эта барыня так смотрит на Сакара?
Едва Сакар поднялся, как Тамара тут же спросила.
— Ты чего встал?
— Уголь надо выгружать, — нехотя ответил Сакар.
— Я никогда не видела, как выгружают уголь. — Она тоже встала.
— Ты куда? — поднял голову Григорий Петрович.
— Хочу посмотреть, как выгружают уголь.
— Ничего интересного.
— А мне интересно.
— Ну и смотри на здоровье! — Григорий Петрович налил себе полный стакан.
Чачи видела, что Тамара пошла с Сакаром, и расстроилась еще больше.
«Что это она к нему пристала?» — ревниво подумала она и, подойдя к котлу, крикнула:
— Сакар, иди сюда!
Тамара сразу же уловила в голосе Чачи беспокойство.
«Вот глупая, ревнует… Ну что ж, помучаю ее немножко», — подумала она и взяла Сакара под руку.
Сакар удивленно посмотрел на нее, но не посмел отнять руку. Увидя это, Чачи убежала в шалаш.
Когда начали закладывать котел, Тамара, оставив Сакара, вернулась к охотникам.
Григорий Петрович сидел в обнимку с охотником из Казани. Матвей Николаевич пел густым басом:
Гайда, тройка! Снег пушистый,
Ночь морозная кругом!
Светит месяц серебристый,
Едет парочка вдвоем!..
Между тем Сакар вошел в шалаш. Там, забившись в угол, обливалась слезами Чачи.
— Чачи, что с тобой?
Но Чачи не отвечала.
В шалаше показался дед Левентей.
— Четвертную отвалили! — И он. показал Сакару новую ассигнацию в двадцать пять рублей.