Когда за ним закрылась дверь, я попросил у секретарши пять минут перерыва, моля, чтобы она сказала что-то типа: «Доктор, а пациент на восемнадцать не пришел». Она упорно называла меня «доктор», такая медицинская привычка.
Я бы посидел тогда полчасика, потихонечку восстанавливая контакт с миром и желание жить. А потом пошел бы домой и потерял сознание.
Мои молитвы не были услышаны, но мнимый авторитет врача дал мне пять минут. Я сделал в блокноте несколько записей, касающихся предыдущего пациента. Немного, потому что в этот день в этом не было никакого проку. В блокноте находятся результаты воздействия различных словесных ловушек, которыми психотерапевт может вытащить из человека спрятанные в бессознательном мотивы и сведения. Но в конце недели там чаще всего множество бессмысленных рисунков и картинок на полях.
Потом я открыл окно и, к огорчению всего мира, выкурил сигарету. Я считаю, это лучше, чем если бы я принял ксанакс, и действует быстрее. Чтобы избавиться от неопределенных и кажущихся проблем, я сконцентрировался на «здесь и сейчас», а потом попробовал подумать о себе с симпатией. Не вышло. Я чувствовал себя развалиной. Дело в том, что после нескольких дней работы я сам перестаю верить в психологию. Мне кажется, что если бы я мог исправить судьбы моих несчастных пациентов — избавить от необходимости участвовать в крысиных бегах, дать возможность куда-то уехать родителям или лишиться финансовой зависимости от родителей супруга, — пришло бы чудесное выздоровление. Они держали ладонь над пламенем свечи, а я учил их силой мысли убирать боль вместо того, чтобы просто погасить огонь. Нормы общения цивилизованных людей учат, что у здорового человека на лице улыбка, даже если его рука горит. К сожалению, для того чтобы действительно врачевать боль души, нужно быть Богом.
У меня в столе стоял аэрозоль, который согласно надписи на нем поглощал запах дыма. Возможно, но в воздухе после оставался аромат мыла.
Я поставил на стол новую упаковку с бумажными платочками. Это предмет первой необходимости в кабинете психолога. Раньше или позже пациенты становятся лицом к лицу со своей обнаженной личностью и тогда начинают плакать. Все. А тут исключительное место, где это можно. Здесь они возвращаются к самым тяжелым моментам из детства и болезненно узнают о собственных ограничениях.
Я налил в одноразовый пластиковый стаканчик минеральной воды. Во время стресса пересыхает в горле.
В письменном столе есть выдвижная полка для клавиатуры компьютера. Возможно, для всех письменных столов это обычное приспособление. С ее помощью я незаметно делаю записи, чтобы у клиента не создалось впечатления, будто его «прослушивают». Могу положить на нее диктофон или стопку тестов. Но прежде всего держу там часы, маленькие плоские электронные часы-будильник, предназначенные для туристов. Люди говорят то, что им кажется единственным в своем роде, очень интимные и важные вещи. Один неосторожный взгляд на часы может испортить контакт надолго.
Он вошел в кабинет и робко поздоровался, а я сдержал вздох от вида его седины. Психолог должен быть вызывающим уважение патриархальным старцем — старик Зигмунд выглядел превосходно. У меня же внешность мальчишечья. Я, конечно, не такой уж подросток, но выгляжу скорее молодо, и большинство клиентов за сорок уже в первый момент реагируют на это со снисходительной неприязнью: «Такой молодой?!»
Сорокапятилетний служащий мог ничего не знать, кроме своего офиса, плохо понимать собственную жену, смотреть только телевизор, но он никогда не поверит молодому психотерапевту. Реакция всегда типа: «Что такой мелкий хрен может понимать в жизни?» Как будто хирург должен получить все возможные раны, чтобы самому оперировать. Или как будто монотонность и банальность их жизни является чем-то исключительным.
Мой пациент выглядел располагающе, коротко стриженной бородой немного походил на Деда Мороза. Впрочем, возможно, он вовсе и не был стар, просто прежде времени поседел. Такой старомодный, в хорошем, мещанском смысле. Серый твидовый пиджак, очень элегантные очки с тонкими золотыми дужками, чувствовалось в нем что-то ангельское — настоящий доктор Дулиттл. Казалось, он не способен сердиться. Это я должен так выглядеть.
Я пригласил его в кресло и закрыл дверь. А потом сел за письменный стол.
— Я думал, вы скажете мне лечь на кушетку, — рассмеялся он. У него был сильный, решительный голос.
— Фрейд укладывал людей на кушетку, потому что был робок и боялся зрительного контакта, — объяснил я и соединил ладони в жесте, выражающем терпеливое внимание. Он был симпатичный, поэтому я с легкостью произнес это сердечным и успокаивающим голосом. Начало для них всегда неприятное. — Скажите, пожалуйста, что вас тревожит.
— Одним словом это трудно выразить. — Пациент стеснительно улыбнулся и стал раскачиваться в кресле слева направо. Ноги в черных туфлях он держал прямо и правильно, близко одна к другой.
— Просто говорите, пожалуйста. Мы постепенно дойдем до сути.
Он вздохнул и внимательно осмотрел свои ладони, словно на них были написаны все ответы. Сидел свободно, но не безучастно. Не обхватывал себя руками и не отводил взор.
— В последнее время… То есть это уже несколько лет, но это чувство нарастает, у меня такое впечатление, словно я — не я, а кто-то другой. Это как амнезия. Я знаю, как меня зовут, знаю свою семью, знаю, что делаю и так далее, но у меня такое чувство, будто когда-то было по-другому и что я должен к этому вернуться. Я о чем-то забыл. О чем-то очень важном. Я постоянно чувствую, что вот оно, рядом, руку протяни, но не могу вспомнить. Каждое утро я просыпаюсь с ощущением, что должен быть в другом месте. Я чувствую, что это очень важно, но совершенно не помню, в чем суть. Без конца проверяю — взял ли ключи, выключил ли газ, но это все не то. Это глубже и важнее. Как будто я напрочь забыл о каких-то очень важных обязанностях. Можете ли вы мне в чем-то помочь?
— Не знаю. Ваша проблема в том, что вы хотели быть кем-то другим? На самом деле вы знаете все ответы. Я могу только помочь отыскать их. Но прежде всего мы должны понять суть проблемы.
— Я не хотел быть кем-то другим. В этом-то и дело. Более всего я хотел бы быть тем, кто я есть, и ничего не менять, но у меня такое чувство, что мне нельзя, вы понимаете? Я где-то должен быть, но где? И почему? — Он говорил спокойно, размеренными предложениями, лишенными излишних эмоций, не увеличивая темп, не повышая голос. Он был спокоен. Странно.
— Суть проблемы. Прежде чем я помогу вам, мы должны определить, чего вы ожидаете