могу заставить её говорить. Надо только не бояться испачкать руки.
Таваддуд с трудом сглатывает. Не об этом ли предупреждала Дуньязада? Что это не игра. Что есть вещи, которые ей придётся сделать. Таваддуд переводит взгляд на отчаянно бьющегося карина. В висках стучит. Нет, так нельзя.
– Может быть… стоит применить другой способ. Более мягкий.
Он должен быть.
Она снимает с плеча свою медицинскую сумку, ставит её на стол и открывает. Вытащив бими, она надевает сеть на голову.
– Прошу вас, отпустите её. Я смогу узнать всё, что нам требуется.
– Как?
– Я способна сплетаться с джиннами. Она захочет закрепиться в моём теле, как до этого держалась за тело Алайль.
Сумангуру хмурится.
– Объясните.
– Взаимосвязанные контуры. Истории в наших головах. Когда кого-нибудь любишь, происходит сплетение. Два существа проникают друг в друга, как два роя светлячков. Всегда найдётся способ… пригласить кого-то. Похитители тел делают это при помощи историй. Но можно действовать более открыто. Атар реагирует на команды, которые мы называем Тайными Именами. Многие из них были утрачены, но, если знать правила, можно использовать их в разных целях.
Гогол Соборности настороженно прищуривается.
– И вы знаете эти правила.
– Меня этому учили.
– В губерниях это запрещено Основателями. Нам известно, что так можно дойти до кошмаров и чудовищ. Разумы гуманоидов созданы для раздельного существования.
– Похоже, что это вы боитесь испачкать руки, – говорит Таваддуд.
Сумангуру смотрит сначала на неё, потом на Арселию. Его лицо выражает почти детское любопытство.
– Ну хорошо, – отвечает он наконец. – Мы попусту тратим время. Только позаботьтесь, чтобы она не улетела.
Птичий вольер не обеспечивает такой гармонии, как приёмные покои Таваддуд. Она посвящает несколько минут тому, чтобы погрузиться в медитацию, выровнять дыхание и избавиться от своих тревог, растворив их в шуме птичьей стаи, шелесте растений и влажном горячем воздухе. Затем она шёпотом обращается к металлической птице, сидящей в её руках.
Скажи мне своё имя. Я Таваддуд. Скажи своё имя.
Сначала ничего не происходит, только по спине пробегает холодок. Таваддуд осознаёт, насколько опасна её попытка в заражённом диким кодом дворце, даже под защитой Печатей. Но это лучше, чем смотреть, как мучается невинное создание.
Как тебя зовут?
Внутри птицы, в её голове, что-то шевелится, словно испуганная змея. В атаре в птичьем сердце, будто дым, колышется смутный образ. Она ощущает себя уроборосом в замкнутом пространстве металлической оболочки, в маленьком мирке, который кажется сном, но вот возникает залитый светом коридор, и её окликает голос.
«Я Арселия».
Арселия, повторяет Таваддуд. Арселия, послушай, я собираюсь рассказать тебе историю.
«Я не люблю истории. Они всегда лгут».
Это правдивая история, я тебе обещаю.
«О чём она?»
О любви.
«Мне нравятся любовные истории».
Хорошо, говорит Таваддуд и начинает рассказывать.
Давным-давно жила на свете девушка, которая любила только монстров.
11
Вор и шрамы
Этот вир пахнет порохом и машинным маслом. Вдали слышатся выстрелы. Я обнажён и привязан к металлическому стулу в ярко освещённом помещении. Пластиковые ремни больно врезаются в запястья и лодыжки, а в спину давят тонкие перекладины спинки.
Тигр уже не тигр, а человек, он стоит в тени, скрестив руки на груди, на обезображенном шрамами лице отстранённое выражение. Затем он выходит на свет, и в его движениях всё ещё угадывается хищная грациозность тигра.
– Хороший корабль, – произносит он. – Плотского, безусловно, многовато, но это мы сможем исправить. И начнём с твоей подружки.
– Что ты сделал с Миели?
– С оортианкой? Ничего. Это она оказала мне услугу, помогла выбраться. – Он придвигает себе стул, разворачивает его, садится и опирается на спинку, так что его лицо оказывается вплотную к моему, как прежде морда тигра. – Итак, нам пора поговорить.
Я вздрагиваю. Наши разумы всё ещё заключены в Ларце. А вир находится внутри «Перхонен». В Соборности принято разделять миры и разумы. Но от этого не становится лучше.
Человек-тигр медленно открывает складной нож.
– Этот вир создан из моих воспоминаний, – говорит он. – Я воспроизвёл множество деталей. Хорошие аватары. Нервы, мускулы, вены. – Он пробует остроту лезвия на кончике большого пальца, и на коже, словно улыбка, проявляется алая полоска. – Другие часто забывают о плоти. Но о своём противнике никогда не стоит забывать. Он всегда здесь, даже когда ты его не видишь. Квантовому подонку это хорошо известно.
Я не успеваю сдержать смех, и он вырывается изо рта вместе с капельками слюны и крови.
– У тебя всегда было отличное чувство юмора, ле Фламбер, – признаёт он. – Думаю, мы не будем затягивать эту процедуру, если ты скажешь, что понадобилось от меня этой суке Пеллегрини на этот раз.
– Я смеюсь не из-за этого, – отзываюсь я.
– Что ж, если смех тебе помогает…
Он поднимает нож, приставляет его к уголку моего глаза и начинает надавливать…
– Знаешь, я ведь хотел дать тебе шанс, – говорю я, несмотря на текущую по лицу кровь. – Поэтому и оставил Врата Царства открытыми. Я верил, что у тебя были веские причины, чтобы сделать то, что ты сделал. Но теперь я думаю, что тебе просто нравится калечить людей.
Он широко раскрывает глаза и делает шаг назад. Черты моего лица начинают расплываться. Тело меняется. Его Код эхом раздается в моей голове – мягкая холодная мёртвая кожа под моими пальцами. Моя усмешка напоминает тигриный оскал. Усилием мысли я растворяю стул и поднимаюсь на ноги.
– Что ты сделал? – рычит он.
– Возможно, я меньше, слабее и младше, но это не значит, что я не могу быть умнее. Ты правильно заметил: не стоит забывать о своём противнике. Я создал вир небесной тверди. Да, знаю, что это считается невозможным. Только если у тебя нет оортианской техники, управляемой программами Соборности. «Перхонен» – отличный корабль.
Он замахивается ножом, но я уже призрак, не подчиняющийся законам вира.
– Тебе надо было пройти сквозь Врата, – заявляю я. – Обезьяны не всегда лгут.
Я замораживаю вир и блокирую свою связь с ним. Разрыв реальности возвращает меня в тёмный лес. Тигр замер на середине прыжка. Я подбираю свой меч, миную тигра и направляюсь к выходу.
Врата возвращают меня обратно в физическое тело, оставленное посреди безумного водоворота маршрутизатора. Я подхватываю Ларец, вырываю его из хрупких объятий устройства, и в этот момент налетает стая Охотников.
Рой бабочек на глазах у Миели замирает и осыпается, ухмыляющееся лицо бога из Ларца растворяется в воздухе.
– «Перхонен»? – шёпотом окликает она.
Я здесь, отвечает корабль.
– Ты в порядке?
Кажется, да. Только как-то странно себя чувствую. Как будто я заснула.
– Если этот ублюдок повредил тебя, я…
Миели. Охотники. Они близко.
В спаймскейпе начинается настоящее безумие. «Перхонен» покрывается каракулями, словно нарисованными разозлённым ребёнком. Миели пытается погрузиться в боевую сосредоточенность, но системы корабля ещё не оправились после заражения и действуют очень медленно. Поздно что-либо предпринимать.
Охотники стаей хищных рыб окружают судно, тысячи и тысячи крохотных звёздочек облепляют корабль и проходят сквозь него. Загрузочные лучи опутывают центральную каюту смертоносной паутиной, но на этот раз действуют намного деликатнее – ничего не прожигают. Они