с максимально доступной скоростью, не забывая про регулярные привалы, в перерывах исправно тренировал волю, пытаясь научиться самостоятельно управлять найниитовыми частицами. До супер-пупер-крутого перца мне, конечно, было еще далеко, но я старался и очень надеялся, что однажды мои потуги все-таки увенчаются успехом.
Другие эксперименты я тоже поставил и с помощью Эммы благополучно обратил в прах несколько красивых кустиков, целую кучу насекомых, несколько таких же здоровенных мокриц, два молодых деревца и даже одну землеройку.
Процесс всегда выглядел одинаково — от меня к жертве летело найниитовое облако. Затем частицы облепляли обреченное существо со всех сторон. В зависимости от количества, частицы чуть быстрее или чуть медленнее высасывали из цели то, что Эмма считала необходимым, после чего жертва, словно древняя мумия, неминуемо рассыпалась в пыль. Так, как если бы при работе найниит разрушал даже не сами клетки, а молекулы и атомы, уничтожал все связи между ними, отчего структура быстро теряла целостность и превращалась в невесомую пыль.
Как оказалось, забирала система все — воду, белки, жиры, витамины, микроэлементы, микрочастицы металлов и прочие вещи, которых в живом теле предостаточно. Но забирала не просто так — все вышеперечисленное могло пригодиться моему собственному телу. И в качестве строительного материала, и в качестве источника энергии, так что Эмма не скромничала и забирала все, что даже в теории могло оказаться для меня полезным.
Я, кстати, заметил, что после этого довольно долгое время не испытываю голода или жажды. Моя активность существенно повышалась, я меньше уставал. Причем после землеройки ощущение прилива энергии выросло в разы. И впрямь, как у настоящего некроманта, который умеет высасывать жизнь из простых смертных и за счет этого существует сам.
И что-то в этом было этакое… знаете, скользкое, что ли? До жути заманчивое, соблазнительно-ядовитое, приторно-мерзкое. С одной стороны, было бы здорово идти сутки напролет, поддерживая силы прямо на ходу. Выживать за чужой счет. Строить свое тело из того, что можно взять с еще теплого трупа. Не уставать. Не болеть. С каждым разом становиться все сильнее и выносливее…
Но насколько далеко я был готов зайти?
Уверен, если бы вместо куста или землеройки передо мной оказался человек, Эмма и его оприходовала бы без малейших усилий. Да еще и вкрадчиво сообщила бы, что в плане нужных мне веществ человек будет гораздо более подходящей жертвой, чем жалкий кустик или комар.
Но я-то не убийца. Да и живодером никогда не был. Поэтому, поразмыслив, решил, что способность получилась с подвохом. А обнаружив, что в качестве источников минералов прекрасно пойдет земля и обычные камни, я со спокойной совестью переключился на неживую природу и понадеялся, что мне никогда не придется использовать это умение на людях.
К обеду третьего дня я наконец-то вышел на дорогу.
Обычную проселочную, частично заросшую мелким кустарником и явно не оживленную дорогу, по которой вряд ли когда-либо ездили дорогие авто. Узкая, издевательски вихляющая между деревьями, вся в выбоинах и рытвинах, она никогда не знала ни асфальта, ни иного твердого покрытия. Но я и такой был рад, потому что наличие дороги означало близость жилья. А там, где люди, наверняка найдется средство передвижения.
И я оказался прав — уже к вечеру я увидел с пригорка, как между деревьями то появляется, то пропадает неторопливо движущаяся повозка. Ну как повозка… простая телега, да еще, как вскоре выяснилось, старая и скрипучая.
Когда я ее догнал и присмотрелся повнимательнее, то оказалось, что в телегу запряжена низкорослая, на удивления мускулистая, чем-то отдаленно похожая на маленького носорога лошадь. У нее даже рога на морде имелись. Целых две штуки. Правда, маленькие и нефункциональные. А еще шпоры на задних ногах. Но если бы не это, я бы сказал, что лошадь совершенно обычная, так что при виде нее на меня прямо ностальгией повеяло.
Когда-то давно, когда еще были живы родители, мы частенько выбирались за город к бабушке. Той, что со стороны отца. У нее дом под Саратовом был. А в соседнем доме жил дядя Миша — смешливый такой мужичок, который любил возиться с детворой, поэтому частенько запрягал телегу и катал ватагу деревенских мальчишек на своем старом мерине.
Я, когда приезжал к бабуле на каникулы, тоже любил с ним кататься. Особенно в конце лета, в канун дня рождения и в последние свободные деньки, когда неумолимо приближалось время возвращаться в школу.
За день до своего двенадцатилетия я, как обычно, напросился с ним на прогулку в соседнее село, а когда вернулся, то узнал, что родители, которые должны были приехать и забрать меня в город, до деревни так и не добрались — на трассе случилась большая авария. То ли бензовоз потерял управление, то ли лесовоз… мне тогда было не до деталей. И я даже не интересовался, сколько жизней унесла та перевернувшаяся бандурина. Главное, что родителей после этого у меня не стало. А еще через четыре года и бабушка умерла, после чего права на опеку перешли к тетке, и мне целый год пришлось жить у нее, пока я не поступил в универ и не перебрался в общагу.
И все же я любил то время. Тогда, в детстве, рядом с бабушкой и дядей Мишей, я провел много светлых и радостных дней. В деревне мне всегда было хорошо, поэтому годы, проведенные там, я до сих пор вспоминал с теплотой. И даже сейчас, завидев старую скрипучую телегу, ощутил нечто родное и поневоле ускорил шаг, надеясь, что спешу не напрасно.
До телеги, правда, пришлось пробежаться — пока я спускался с пригорка, она успела укатить достаточно далеко. А по дороге я лихорадочно думал, как бы представиться и заодно поделикатнее напроситься в попутчики к сонно клюющему носом дедку, который пока меня не заметил.
Дедок, судя по всему, в молодости был настоящим великаном, да и сейчас такую ширину плеч дай боже каждому. Правда, теперь от прежней стати мало что осталось — старик сильно горбился, его узловатые, деформированные от тяжелой работы пальцы заметно подрагивали. В какой-то момент он даже вожжи выронил, но почти сразу встрепенулся, перехватил падающие поводья, после чего повел мутным взглядом по сторонам и, заметив выглядывающего из кустов меня, ошарашенно замер.
— Здрасти, — настороженно выдал я, прекрасно