Читать интересную книгу Хроника стрижки овец - Максим Кантор

Существуют два произведения Оскара Уайльда «Баллада Редингской тюрьмы» и «De Profundis», которые поняты плохо; а последнее вообще мало кем читано. Суть этих произведений проста: единение человеческого рода достигается через общее чувство, а не через уникальные страсти. Герой баллады, всю жизнь переживавший свою особенность и ни на что не похожесть, вдруг осознает, что он один из многих грешников, не более. Его уникальный порок, который он трактовал как избранничество, не уникален – ибо грехов много. А вот раскаяние и страдание – есть одно целое, такое целое, которое объединяет всех. Все объединены общим чувством вины перед ближним – за то, что не смог защитить, не сумел прикрыть, использовал себе подобного ради похоти или для наживы или из гордости. И безразлично, какого рода твой грех, – ибо нет уникальных грехов. Это очень важная мысль эстета Уайльда, который все раннее творчество посвятил уникальному умению видеть не так, как сосед. В «De Profundis» это же сказано еще более отчетливо. Уникальное (творчество, любовь) таковым становится лишь как часть всеобщей заботы человеческого рода, того единого целого, что Федоров называл «философией общего дела».

Именно в этом смысле изгои-авангардисты нуждались в защите – не потому, что им надо позволить рисовать квадратики и полоски, но потому, что этими полосками они тщатся выразить любовь к ближнему. Само право рисовать полоски дорогого не стоит. Равно как и право проникать любимому человеку в задний проход – не особенно драгоценно. Драгоценна способность любить. И если защищают права евреев, то не права на ростовщичество и на ту систему еврейско-финикийского капитала, которую описал некогда Маркс. Сами по себе эти занятия: содомия, или ростовщичество, или рисование полосок – малопочтенны, поскольку не ведут к продолжению рода, не способствуют процветанию ближних и не являются развитием ремесла. Но сами люди, несмотря на то, что они ростовщики, содомиты, авангардисты, остаются прежде всего людьми – если их тело резать, из тела льется кровь, как заметил Шейлок. И вот это исключительно важное для понимания общего дела положение – что все равны в страдании и сострадании – двадцатый век вроде бы усвоил.

Впрочем, не вполне усвоил. Авангард превратился из искусства меньшинства в идеологию большинства, и превалирует в нем рисование полосок, а не желание новым способом рассказать о любви. Авангард стал просто языческим декором богатой цивилизации. И эта метаморфоза авангарда есть зеркало всех проблем меньшинств.

Здесь важно услышать и понять очень важную и очень простую вещь.

Главной проблемой ХХ века была проблема большинства – угнетенного меньшинством.

Эту проблему пытались решить многими революциями, и эту проблему угнетенного большинства утопили в крови многих войн.

Проблему не решили – большинство населения мира по-прежнему используется меньшинством. Это антигуманно.

Однако проблему подменили: гуманизм ловко переориентировали на защиту меньшинств. И более того, приравняли угнетение меньшинств к тоталитарной практике тех, кто угнетал как раз большинство. Это была виртуозная подмена.

И эта подмена сработала – как у наперсточника в переходе метро.

Да, Гитлер убивал евреев, гомосексуалистов и преследовал авангардистов – но Гитлер сам боролся за права меньшинства! Это надо очень ясно понять: главным борцом за права меньшинства был именно Гитлер. Нацизм – это и есть борьба за меньшинство. Гомосексуалисты, евреи, калеки, цыгане, славяне – составляли для нацистов однородную массу шлака, от которого следовало очистить мир. Они не рассматривали педерастов как уникумов – но как общую грязь. И если педераст, споря с Гитлером, утверждает, что он имеет право на уникальность – это сродни тому, как если бы он просился в Третий рейх.

Нет отдельного права евреев, нет отдельного права педерастов, нет отдельного права негров, нет отдельного права авангардистов – есть только одно общее право: быть людьми.

Быть людьми, сострадать друг другу, защищать больных, нищих и детей. И в той мере, в какой лесбиянка участвует в этом общем деле сострадания, – она такой же человек, как остальные; в той мере, в какой еврей готов защищать бедных любой страны, – он такой же человек, как и остальные: в той мере, в какой авангардист хочет рассказать о душе, он заслуживает интереса.

Прав меньшинств не существует – в пределах концепции гуманизма. Бороться за права меньшинств – глупость. Несть ни эллина, ни иудея, сказал апостол – и добавим к словам Павла сегодня: несть ни пидора, ни лесбиянки. Но все и везде Христос. Есть только одно большое право.

Климактерическая боязнь левизны

С некоторых пор меня окрестили «левым», и, право, я не знаю, как к этому определению относиться – если учесть, что в мире «лево» и «право» давно перепутано. Если Тони Блэр – лейборист, Клинтон – демократ, а Чейни – либерал, то, право же, неладно что-то в датском королевстве с демократией, либерализмом и правами трудящихся.

Видимо, обвинение в левизне содержит упрек в недооценке достижений капиталистического развития мира – но и тут я, честное слово, уступаю первенство газетам и телехронике. Ну, честно, часовню развалили до меня, в тринадцатом веке. Кризис налицо, не заметить не получается. Изо всех сил стараются показать, что это не видовой кризис, и война не есть неизбежный финал, а уж как будет в реальности – поглядим. Пока радоваться нечему.

Возможно, упрек в левизне обозначает то, что мне нравится идея равенства, а многие эту идею считают дурной. Например, пылкая дама Елизавета (из числа сетевых собеседниц) восклицала: «Я за неравенство!» Вероятно, данная дама имеет в виду то, что неравенство обеспечивает бурное развитие социума, поскольку люди талантами не равны. Если бы точка зрения данной дамы победила, то она вряд ли попала бы в число диспутантов, поскольку именно факт уравнивания женских прав с мужскими дал ей возможность настаивать на неравенстве.

Возможности женщин и мужчин не равны физиологически – и потребовались века, чтобы это неравенство преодолеть в правовом отношении. По-моему, к лучшему.

Действительно, я за равенство. И считаю данный тезис основополагающим для социальной конструкции.

Контраргументы мне известны.

В защиту своей позиции приведу лишь одно соображение.

В конце концов, многое решает компания – в одной компании приятно находиться, а в другой не очень.

Так вот, мне однажды понравилась компания Толстого, Рабле, Маяковского, Маркса, Вийона, Мора, Кампанеллы, Фомы Аквинского и Сирано де Бержерака.

Я понимаю, что компания Поппера, Коха, Хайека, Чубайса, Березовского и Мизеса может тоже кому-то нравиться.

А мне вот нравится моя компания.

Помимо прочего, я не знаю ни одного значительного произведения искусства, основанного на идеях капитализма. Все обстоит прямо наоборот: только идеи сострадания к униженным и оскорбленным и делают искусство – искусством. А другое – это просто декоративное творчество.

Так считаю не только я, в моей компании так считали все, я просто разделяю эту мысль, она мне представляется важной.

Если существует какая-то «правая» идея, которая не унижает, не угнетает, не ведет к войне (хотя до сих пор в истории было именно так), которая не основана на привилегиях и жадности, – то я немедленно эту идею приветствую, мне совершенно безразлично, «правая» она или «левая», лишь бы слабых не унижали.

А вот когда стареющий жлоб сидит на сундуках и доказывает, что он не равен прочему миру потому, что у него денег больше, чем у миллионов простых смертных, – это, по-моему, противно. И левизна здесь ни при чем.

Просто Сирано симпатичнее Березовского.

Балдеешь, падла?

(несколько слов о левом дискурсе)

Есть такой анекдот. Вышел из тюрьмы урка, идет по улице. Весна, солнце, хочется новой чистой жизни. Видит: девочка в песочнице играет. Подошел, погладил, говорит:

– Балдеешь, падла?

Соль анекдота в том, что раскаявшийся преступник не владеет словарем, пригодным для новой жизни.

Так и с миром. Вообразить, что новые хорошие победят старых плохих не получается, потому что новых хороших – нет.

Художественного авангарда больше нет, не существует в природе. Авангард был задуман как язык свободного меньшинства, а стал языком сервильного большинства. Авангард был задуман ради изменений мира – а существует ради стабильности и нужд декорации. Авангард звал к социальной справедливости, а стал предметом рынка праздных богачей. Одним словом, авангард изменился до противоположности.

И пес с ним, не жалко. Но хуже то, что авангард был языком сопротивления – и вот этот язык присвоили власти. А другого языка сопротивления нет, не существует.

Возникла смешная ситуация: борец открывает рот, чтобы спеть «Интернационал», а у него изо рта вырывается «Боже царя храни».